Дальше потянулись долгие, бесконечно долгие часы не сна, не бодрствования, а какой-то полудремы, в которой отупевший от усталости и грохота мотора мозг переделывал какие-то давние впечатления в химеры. То Виктор бродил по каким-то кабинетам и хозяйственным постройкам Старого корпуса, говоря с какими-то людьми, кого-то искал, с кем-то договаривался, что-то смотрел, перелистывал какие-то книги, но зачем, почему – он так и не мог понять, как и того, что вообще здесь делалось. То Виктор пытался перейти через пешеходный мостик пути станции Орджоникидзеград, но мостик вдруг оказался на ремонте, и Виктор полз вперед по балке, вцепившись в нее руками и боясь взглянуть вниз, а вокруг поднимался то ли туман, то ли паровозный дым, и мостик кончился где-то на лугу, и вокруг него росли кусты орешника, а вдали уходило за холмы закатное солнце. То он вдруг оказался в Бежице в пятьдесят шестом году и ехал за рулем газовской полуторки по Куйбышева до Литейной, а там пошел на паровозный завод, который оказался почему-то на месте автозавода; он уже было начал думать, что это еще одна реальность, но проснулся в тридцать восьмом, в брюхе железной птицы.

Экипаж по идее должен был вымотаться еще больше. Самолет вели все трое посменно; Ковальчук неоднократно предлагал тоже посидеть за штурвалом, чтобы увеличить время отдыха остальных, но Чкалов держался настороже и не допускал. Кормили их сухим пайком, который запивали подогретым какао; поскольку Виктор двигался мало, ему это казалось вполне достаточным. В перерывах, когда он чувствовал, что еще может соображать, он продолжал заметки по скоростному разведчику и всему, что могло пригодиться в будущей войне для крыльев Родины, и тогда происходящее начинало обретать какой-то смысл. У него не было ощущения, что он возвращается, что через какое-то время он увидит себя в привычной домашней обстановке; было желание только как можно скорее покинуть западное полушарие и достичь более или менее спокойного места. Полюса, кстати, они не увидели – пришлось сделать крюк из-за циклона. Так что максимум можно было похвастаться тем, что летал в высоких широтах.

«Господи, как же сузить номенклатуру выпускаемых машин и унифицировать? Заводов не хватает. Экспериментальной базы ужасно не хватает, как и ее оснащения. Что будет нужнее из разведчиков – «рама» или легкомоторный «шторьх», который они уже собрались делать по лицензии? Что важнее пустить в серию – штурмовик Ильюшина или легкий бомбардировщик Сухого, которые, по сути, будут выполнять сходные задачи? Хочется быть прогрессором и кидать идеи, а тут, черт возьми, надо быть заскорузлым бюрократом и зарубать новинки, потому что куча мелких КБ, куча проектов, а довести и освоить в частях ни черта не успевают».

– Попробуем найти место для посадки. Надо осмотреть двигатель: температура масла растет, причина непонятна. Так что готовьтесь к тому, что, возможно, посадка будет жесткой.

– А в чем трудность с местом? – спросил Ковальчук Чкалова. – Судя по показаниям приборов, времени для выбора площадки у нас хватает. Особенно с учетом вашего чудесного шасси на воздушной подушке.

– Подушка-то подушкой, но мы, видимо, отклонились от курса и попали примерно вот сюда, – Чкалов показал Ковальчуку планшет, – видите белое пятно?

– А почему белое пятно? – совершенно искренне удивился Ковальчук.

– Как почему? Почему и другие белые пятна на картах. Местность-то не изучена.

– Минуточку! – воскликнул Ковальчук, порылся в сумке и жестом факира вынул оттуда одну из карт на тончайшей ткани.

– Ишь ты… Парашютный шелк, что ли?

– Капрон. Посмотрим на ваше пятно.

Чкалов впился глазами в очертания карты, затем ошарашенно взглянул на Ковальчука.

– Что это? Откуда это у вас?

– Валерий Павлович, не время и не место для таких вопросов. Вы человек военный, понимаете. Здесь площадка подойдет?

– Конечно… Я не про это. Понимаете, здесь же никто раньше не летал! Ни наши, ни американцы, никто! Никто не мог делать съемки!

– Валерий Павлович, есть вещи, о которых будут всем рассказывать ну разве что лет через двадцать.

– Так точно, понял… Спасибо вам!

Чкалов метнулся с картой к штурману; похоже, и на того легкий, полупрозрачный кусок материи с очертаниями поверхности земли произвел впечатления больше, чем вид летающей тарелки. Все же после нескольких многозначащих восклицаний они привыкли к ситуации как к данности; вернувшись, Чкалов посетовал Ковальчуку:

– Двадцать лет! Через двадцать лет с меня, как со старого коняки, уже подковы сдерут. Буду летать по билету из Москвы на Минеральные Воды.

«Где-то я уже слышал похожее», – машинально отметил Виктор, а вслух заметил:

– Никогда не надо отчаиваться. Вон Маресьев вообще без ног летал.

– Какой Маресьев?

«О черт, Маресьев вообще уже летает? Если, конечно, стал летчиком…»

– Это в Первую мировую было, – поправил Ковальчук, – и без одной ноги, а не обеих. Фамилию только не помню. На «Фармане» летал.

– Ну так что «Фарман»? Этажерка.

– Но вы же со… сокол из волжских. Так что через двадцать лет, кто знает, может, еще рекорды ставить будете.

«Не дадим, не дадим ему погибнуть! К осени уже поликарповский заморозят, силы перебросят на яковлевский для малоподготовленных пилотов и на лавочкинский, для асов, со «звездой» от бомбера. Там должно проще пойти».

– Ничего, если мы разомнемся? – спросил Ковальчук, когда шум двигателя стих и самолет замер там, где в этой реальности еще не ступала нога человека. – По родной земле наконец-то походить.

– Можно. Бежать тут некуда.

– Если какая помощь нужна, позовите.

– Да ничего. Сами справимся.

– Ну вот, Виктор Сергеевич, – заметил Ковальчук, когда они слегка отдалились от самолета, – мы с вами первые люди в этих местах… Только на повестке дня у нас теперь вопрос такой: надо изменить курс, чтобы попасть к точке перехода. Варианта, как вы понимаете, у нас опять два: уговорить Чкалова – а на этот раз ничего не получится, так как у него приказ, – или захватить самолет. Самоликвидатор я уже незаметно обезвредил. Какие будут мнения?

– Ну неужели ничего нельзя придумать, кроме захвата?

– Ну попробуйте придумать. Время еще есть. Если ничего не придумаете, остается захват. Все будет аккуратно, героический экипаж не пострадает.

– Я буду думать.

– Хорошо. Я напомню, когда подойдем ко времени принятия решения. Да, нам машут, видимо, будем взлетать.

…Под крылом неторопливо полз материк. Красивый день, хорошая погода, малая облачность.

– Виктор Сергеевич! Время.

Виктор поднялся с койки и прошел в нос, к Чкалову.

– Валерий Павлович, мы сейчас в зоне действия радиосвязи?

– Да, здесь мы можем поддерживать связь минимум с двумя станциями.