Государь с интересом наблюдал за событиями из далекого Тобольска. Жильяр вспоминал: «Он был глубоко опечален, видя, что Временное правительство отстранило это единственное средство спасения». Речь шла о намерении генерала Корнилова двинуться на Петроград с целью покончить с большевистским движением. Вначале Николай II не допускал и мысли, что Ленин и Троцкий настолько опасны, как это представлялось другим; он знал, что оба они – германские агенты, заброшенные в Россию с целью разложить армию и свергнуть правительство. И когда два эти гнусных шантажиста и предателя стали руководить Россией, император возмутился до глубины души.

«Я тогда в первый раз услышал от государя выражение сожаления об его отречении, – свидетельствует Пьер Жильяр. – Он страдал теперь при виде того, что его самоотречение оказалось бесполезным и что он, руководствуясь лишь благом своей родины, на самом деле оказал ей плохую услугу своим уходом. Эта мысль стала преследовать его все сильнее и впоследствии сделалась для него причиной великих нравственных терзаний».

Первое время после большевистского переворота в захолустном Тобольске мало что изменилось. По-прежнему занимали свои должности лица, назначенные Временным правительством, в том числе Панкратов, Никольский и Кобылинский; как и прежде, работали банки; как и прежде, велось судопроизводство. Жизнь в губернаторском доме вошла в свою колею. Хотя обитатели его и были несколько стеснены, особых неудобств они не испытывали. В декабре 1917 года императрица писала А. Вырубовой: «Уроки начинаются в 9 часов (еще в постели), встаю в 12 часов. Закон Божий с Татьяной, Марией, Анастасией и Алексеем. Немецкий три раза с Татьяной и один раз с Марией и чтение с Татьяной. Потом шью, вышиваю, рисую целый день с очками, глаза ослабели, читаю „хорошие книги“, люблю очень Библию, и время от времени романы. Грущу, что они могут гулять только на дворе за досками, но, по крайней мере, не без воздуха, благодарны и за это. Он [государь] прямо поразителен – такая крепость духа, хотя бесконечно страдает за страну… Все остальные члены семьи такие храбрые и хорошие и никогда не жалуются. Маленький – ангел. Я обедаю с ним, завтракаю тоже, только иногда схожу вниз… Мирское все проходит: дома и вещи отняты и испорчены, друзья в разлуке, живешь изо дня в день. В Боге всё, и природа никогда не изменяется. Вокруг вижу много церквей (тянет их посетить) и горы. Волков [камердинер] везет меня в кресле в церковь – только через улицу, – из сада прохожу пешком. Некоторые люди кланяются и нас благословляют, другие не смеют… Какая я стала старая, но чувствую себя матерью этой страны и страдаю, как за своего ребенка и люблю мою Родину, несмотря на все ужасы теперь и все согрешения. Ты знаешь, что нельзя вырвать любовь из моего сердца и Россию тоже, несмотря на черную неблагодарность к государю, которая разрывает мое сердце, – но ведь это не вся страна. Болезнь, после которой она окрепнет. Господь, смилуйся и спаси Россию!..»

В письме от 15 декабря 1917 года, адресованном Анне Вырубовой, императрица отмечала: «Чудные дни – яркое солнце, все розовое блестит – инеем покрыто, светлые лунные ночи. Наверное, идеально на горе, а они бродят по двору… Вяжу Маленькому [Алексею] теперь чулки, он попросил пару, его в дырах… Я своим людям делаю, все теперь нужно. У Папы [государя] брюки страшно заштопаны тоже, рубашки у дочек в дырах… У Мамы [императрицы] масса седых волос. Анастасья очень толстая (ее отчаяние), как Мария раньше была, большая, крупная до талии, потом короткие ноги – надеюсь, что растет еще. Ольга худая, Татьяна тоже».

В декабре ударили сибирские морозы. Термометр упал ниже 50° мороза по Цельсию. Реки затянулись льдом; ни двойные рамы, ни стены не защищали от стужи. Угловая комната, в которой спали великие княжны, превратилась, по словам Жильяра, в настоящий ледник. Целый день в гостиной топилась печь, но температура в доме не поднималась выше 12 °C. Сидя у окна, императрица зябла и едва шевелила окоченевшими пальцами, с трудом державшими вязальные спицы.

Для Алексея Николаевича зима была порой веселья, домашнего тепла и уюта. 18 января 1918 года он радостно извещал Анну Вырубову: «Сегодня 29 град. мороза, и сильный ветер, и солнце. Гуляли – ходил на лыжах по двору. Вчера играл с Татьяной и Жиликом [Пьером Жильяром] французскую пьесу. Все готовят еще другие комедии. Есть у нас хороших несколько солдат, с ними я играю в караульном помещении в шашки… Пора идти к завтраку… Храни тебя Господь. А.».

Всю зиму наследник был здоров и весел. Несмотря на холодную погоду, он ежедневно гулял с отцом, надев валенки, пальто и шапку. Часто их сопровождали великие княжны в своих серых костюмах и темных меховых шапочках. Пока государь быстрым походным шагом прогуливался из одного конца двора в другой, дочери едва поспевали за отцом. Алексей Николаевич заглядывал в сараи, подбирая ржавые гвозди и обрывки бечевки. «Пригодится», – объяснял он наставнику. После второго завтрака он ложился на диван, а Жильяр в это время читал ему вслух. Потом снова выходил во двор и гулял с отцом и сестрами. Вернувшись домой, государь занимался с сыном историей. В четыре подавался чай. Затем, писала Вырубовой Анастасия Николаевна, «сидим много на окнах и развлекаемся, глядя на гуляющих».

Для четырех великих княжон – сильных и здоровых девушек (зимой Ольге исполнилось двадцать два года, Татьяне – двадцать, Марии – восемнадцать и Анастасии шестнадцать) – жизнь в губернаторском доме была сплошной скукой. Чтобы как-то развлечь девочек, Жильяр и Гиббс ставили с ними сценки из пьес. Скоро все захотели участвовать в домашних постановках. Государь и императрица тщательно составляли программы спектаклей. В пьесе А. П. Чехова «Медведь» Николай Александрович исполнял роль помещика Смирнова, Алексей Николаевич соглашался на любую роль, какую ему предлагали, и, приклеив бороду, сиплым голосом произносил нужные реплики.

Лишь лейб-медик Е. С. Боткин отказывался от активного участия в постановках. Он просил «оставить себе роль зрителя, которых и так было немного, – вспоминает его дочь, – но однажды Алексей Николаевич после обеда подошел к нему и с серьезностью делового человека сказал:

– Мне надо вам кое-что сказать, Евгений Сергеевич.

После этого он взял моего отца под руку и пошел с ним взад и вперед по зале. Дело заключалось в том, что Алексей Николаевич просил моего отца взять на себя роль в следующем спектакле. Мой отец сперва отказался, но Алексей Николаевич так просил его сделать это для него, что это будет роль старого доктора, очень легкая, что мой отец согласился».

После обеда семья и приближенные дружно собирались у огня, пили чай, кофе или какао, чтобы согреться. Император читал вслух, остальные играли в тихие игры; великие княжны занимались рукоделием.

В Рождество узники особенно почувствовали свое единение. «Государыня и великие княжны в течение долгого времени готовили по подарку для каждого из нас и из прислуги, – вспоминал П. Жильяр. – Ее Величество раздала несколько шерстяных жилетов, которые сама связала». Во время литургии в Рождество дьякон по приказанию священника, отца Васильева, провозгласил за молебном многолетие царской семье по старой формуле. Это вызвало бурю в солдатской среде, как пишет Н. А. Соколов. Священника едва не убили. Солдаты постановили запретить царской семье посещать церковь. Это было тяжким ударом для всех, особенно для государыни: теперь можно было молиться только дома под наблюдением солдат. Надзор стал строже, начались притеснения.