Активистам и чиновникам всех уровней надлежало проявлять большевистскую твердость, не допуская перегибов и головокружения от успехов (осужденных Сталиным в марте 1930 года). Черта, отделявшая твердость от перегибов, была подвижной и в то же время невидимой. Роман Терехов, который вступил в революционное движение из-за «полной ненависти к лицам неработающим и хорошо живущим, в особенности к начальству» (и начал вооруженную борьбу с попытки убить цехового механика), стал первым секретарем Харьковского обкома и членом ЦК компартии Украины. В декабре 1932 года он посетил Кобелякский район и обнаружил «вакханалию наглого обмана государства». Районное руководство, писал он первому секретарю компартии Украины, «попустительствовало, а порой прямо поощряло растаскивание и разбазаривание хлеба», игнорируя директивы ЦК и обкома «о прекращении всякой выдачи печеного хлеба на общественное питание», допуская воровство зерна «путем срезывания колосков», раздавая хлеб «лодырям и рвачам» и создавая резервные фонды для учителей и нетрудоспособных. По рекомендации Терехова, всех виновных арестовали и привлекли к суду. Руководители района были приговорены к десяти годам лагерей, а колхозные должностные лица (счетоводы, мельники, сторожа, пасечники) переквалифицированы в кулаки. «Кроме того, – писал Терехов, – нами приняты меры к оздоровлению организации, очистке ее от переродившихся элементов и кулацких агентов»[906].

Роман Терехов с дочерью Викторией

Через несколько дней Терехов приехал в Москву и сообщил Сталину, что план нереален, а колхозники умирают с голоду. По свидетельству Терехова, Сталин ответил: «Нам говорили, что вы, товарищ Терехов, хороший оратор, оказывается, вы хороший рассказчик – сочинили такую сказку о голоде, думали нас запугать, но – не выйдет! Не лучше ли вам оставить посты секретаря обкома и ЦК КП(б)У и пойти работать в Союз писателей, будете сказки писать, а дураки будут читать». 24 января 1933 года Терехов был снят с должности и переведен в ЦК профсоюза металлистов (а спустя год – в Комиссию советского контроля). Его жена, Ефросинья Артемовна, была назначена помощницей заведующего поликлиникой № 2 Санупра Кремля. Тереховы и их дети, девятилетняя Виктория и двухлетний Геннадий, въехали в квартиру 108 в Доме правительства[907].

В Харькове Терехова сменил первый секретарь Киевского обкома Николай Демченко, который оказался тверже в борьбе с саботажем и осторожнее в разговорах со Сталиным. Хрущев, высоко ценивший его преданность партии, вспоминал следующий рассказ Микояна.

В сентябре 1936 года Демченко был назначен заместителем наркома земледелия и въехал в Дом правительства с женой Миррой Абрамовной (начальницей высших учебных заведений наркомата путей сообщения) и их сыновьями, семнадцатилетним Николаем и восьмилетним Феликсом (рожденным в год смерти Дзержинского).

Григорий Петровский и его сын Леонид

Другим украинским руководителем, сочетавшим твердость с заступничеством, был председатель республиканского ЦИК Григорий Петровский. «Помощь нужно оказать еще и потому, – писал он Молотову 10 июня 1932 года, – что от голода крестьяне будут снимать недозревший хлеб, и его много может зря погибнуть». В качестве сопредседателя всесоюзного ЦИК и кандидата в члены Политбюро Петровский получил квартиру в Доме правительства. Там же жил его сын Леонид, командир дивизии и старый большевик. Другой сын Петровского, Петр, сидел в тюрьме как нераскаявшийся правый уклонист[909].

Выросших на Украине Терехова, Демченко и Петровского можно было обвинить в национализме. Но и первые секретари республик, ни один из которых не был родом из вверенной ему территории, подозревались в склонности к сочинительству. Их главной задачей было выполнение плана; голодная смерть колхозников препятствовала решению этой задачи. На Октябрьском пленуме ЦК (1931 года) Молотову пришлось публично отчитать Филиппа Голощекина, назвавшего план для Казахстана «невозможным»[910].

Самым очевидным способом борьбы с мягкотелостью, вызванной кумовством и местным патриотизмом, была краткосрочная мобилизация чиновников центрального аппарата. Специалиста по семейному праву Якова Бранденбургского послали на Нижнюю Волгу, экономиста-плановика Соломона Ронина – в Азово-Черноморский край, а Осинского (по-прежнему директора Центрального управления народно-хозяйственного учета) – в Татарстан. Основателя Монгольской народной республики и ректора Коммунистического университета трудящихся Востока Бориса Шумяцкого направили в Московскую областную комиссию по раскулачиванию. Но и на них нельзя было положиться. Бранденбургский, по словам его дочери, «появляясь ненадолго в Москве, плакал так, что, не будь я свидетельницей этих сцен, я бы не поверила». (Его с позором вернули в Москву в марте 1931 года, до начала массового голода.) Ронин, по рассказу его дочери, пришел в ужас от увиденного и вернулся домой к XVII съезду партии в январе 1934 года. Осинский, по свидетельству Анны Лариной, был одним из тех друзей ее отца, которые «не были в оппозиции к сталинской политике коллективизации, но воспринимали сообщения о положении в деревне трагически». В мае 1933 года он писал Шатерниковой из мест, где работал Ронин: «При объезде насмотрелся я всех тех делов, о которых рассказывали мне приезжие отсюда уполномоченные и рассказывал я тебе. Все сие можно наблюдать по всей западной части Северного Кавказа от Азовского моря до гор». Шумяцкого перевели из комиссии по раскулачиванию на пост руководителя советской кинематографии. Карьера главного идеолога истребления Донских казаков Сергея Сырцова кончилась, когда он выступил против «дутых планов» и коллективизации «мерами ГПУ»[911].