Когда они пришли к первому астрогатору, требуя, чтобы тот их осудил, Тер-Аконян отказался решать дело сам и созвал совет астрогаторов. Совет тоже заявил, что не будет этого делать: в нашем экипаже никто не властен над другими. Мы составляем коллектив людей, которые как посланники Земли добровольно отправились к созвездию Центавра. Тер-Аконян сказал, что все они остаются равноправными членами экипажа, какими были раньше; что же касается наказания, то они уже его понесли и будут продолжать нести в собственной памяти.

В этой группе было много моих пациентов. Временный упадок духа постиг тех, у кого нервная система была слабее, чем у других; поэтому и вина их была не столь уж велика. Когда я сказал это Тер-Хаару, он ответил, что опомниться им помогли не лекарства, а слова.

Весть о событии с быстротой молнии разнеслась по кораблю. На очередном совещании астрогаторы предложили ученым познакомить экипаж с переломными моментами истории, с моментами, когда решались судьбы мира и одно поколение должно было принимать решения за десятки последующих. И хотя оно сгибалось под огромным бременем этого решения, все же несло его на себе.

Интерес к прошлому перемешал коллективы лабораторий, дружеские кружки, творческие и художественные группы. Вечерами мы собирались в лаборатории историков, и те читали нам лекции – если можно назвать лекциями рассказы, подобные тому, каким Тер-Хаар потряс наши сердца. Перед нами прошла нескончаемая череда людей, восстававших против тиранических порядков во имя будущего человечества.

В нашем воображении возникали их живые, доверчивые глаза, руки, жесты, страждущие уста, вздрагивавшие ресницы, шепот и вздохи влюбленных, последние взгляды обреченных, бессонные размышления исследователей, героические подвиги – все то, из чего складывается ход мировой истории. Так мы обретали знания, не похожие на вынесенные из школы схемы, как не похожа на любовь осведомленность о биологическом предназначении полов. Хор давно умолкших голосов помог нам уяснить смысл человеческого существования в прошлом и настоящем.

* * *

Несколько недель спустя, когда корабль уже достиг заданной скорости и вечерние сигналы замолкли на несколько лет, среди экипажа пошли разговоры о том, что Гообар, издавна работавший над проблемой межзвездных путешествий, близок к выдающемуся открытию. Не помню, кто первый сказал об этом. Весть распространялась в различных, но всегда туманных версиях – главным образом среди не специалистов. Может быть, ее породило то, что в последние месяцы для работы в биофизических лабораториях приглашали лучших физиков, математиков и химиков «Геи». Однако коллеги Гообара опровергали слухи о каком-то открытии; им нельзя было не верить – у них не было оснований скрывать правду, и все же слухи, несмотря на многочисленные опровержения, возникали опять, всегда в обновленной версии, и становились темой ожесточенных дискуссий.

Сам Гообар хранил молчание; трудно было сказать, доходило ли все это до него или, будучи поглощен своей работой, он не обращал на слухи внимания. Как-то весенним – согласно календарю – вечером я выбрался на концерт. Когда я вошел в зал, свет в люстрах погас и я быстро проскользнул на свободное место в последнем ряду кресел. Исполнялась Вторая симфония Крескаты. Рядом со мной оказались Руис и Гообар. Со времени, когда я видел ученого в последний раз, он вроде бы постарел; у него было бледное, осунувшееся лицо человека, постоянно пребывавшего в закрытом помещении; и густая сетка жилочек на подрагивавших веках, потому что он слушал музыку с закрытыми глазами. В какой-то момент я взглянул вбок и меня ошеломило: Гообар спал, прислонясь головой к спинке кресла. Его разбудили лишь мощные звуки финала симфонии. У выхода из зала скопилось много народу, поэтому я остался сидеть – то ли задумавшись о чем-то, то ли бессмысленно уставившись куда-то. Когда я поднял глаза, кроме нас троих, в зале не было никого. Я вскочил с места. Руис и Гообар тоже поднялись. Ситуация складывалась несколько щекотливая: до сих пор мы никогда не были вместе, а сейчас нас объединило то, что мы остались втроем, – и чем ближе к выходу, тем явственнее становился этот факт. Между колоннами у портала я было собрался попрощаться с композитором и ученым, однако пошел с ними дальше. Это была довольно странная прогулка: мы отмерили, наверное, половину длины корабля, не проронив ни слова. Палуба, понижаясь под небольшим углом, переходила в коридор. Мы как раз подходили к месту, где во множестве были калиточки, открытые в парк, пустой в эту пору. Оттуда тянуло свежим сосновым запахом. У последней калитки Гообар, неожиданно обогнав нас, остановился у входа в парк. Из царившей там темноты доносился едва уловимый звук по-земному шелестящих листьев.

– Вот и ты уже, Руис, не приходишь ко мне… – сказал Гообар. Мы с композитором стояли за его спиной, и это прозвучало так, словно он обращался не к одному из нас, а к темноте, пропахшей сырой листвой.

– Я не хотел тебе мешать, – тихо ответил композитор.

– Ну да. Я это знаю…

Гообар умолк, как бы прислушиваясь к ветру.

– Однажды на лекции – это было еще на Земле – я попросил студентов прийти ко мне. Без всякого официального повода, так просто – погулять по саду, побеседовать. Я, конечно, не думал, что придут все, но ожидал довольно большую группу. Мы с женой сидели до поздней ночи, дожидаясь гостей. Не пришел никто. Позднее я спрашивал, почему они не пришли. Оказывается, каждый из приглашенных подумал: будет много народу, мы будем мешать Гообару, кто-то должен от этого отказаться. И каждый решил, что отказаться должен он…

Разговаривали так тихо, словно поблизости кто-то спал. Руис ответил не сразу:

– На Земле – другое дело… Я бывал у тебя, может быть, даже слишком часто. Но теперь ты перегружен работой, устал…

– Устал? – удивился Гообар. Помолчав минуту, он вдруг добавил: – Это правда.

По тому, как он это сказал, видно было, что сам он до сих пор не подумал об усталости.

– Хорошо, что ты пришел на концерт, – продолжал Руис. – Без музыки трудно жить!

– Но я там спал! – с неожиданной искренней веселостью прервал его Гообар, и его голос прозвучал совсем так, как тогда на балу, когда он разговаривал со мной первый раз.

Руис умолк, пораженный и, может быть, даже огорченный, а Гообар объяснил:

– Я очень плохо сплю. Чтобы уснуть, должен забыть обо всем. Музыка заставляет меня забывать, и я засыпаю…

– Должен забыть? О чем?

Установилась тишина. С первых слов этого разговора я почувствовал себя лишним; раз десять говорил себе, что должен уйти, ждал лишь подходящего момента. Мне показалось, что такой момент наступил, но едва я двинулся, как Гообар заговорил:

– Девятый год изучаю влияние силы притяжения на жизненные процессы. Это долгий путь. Я столкнулся с громадной кучей проблем, и любая из них стоит целой жизни. Я отказался от всех. Ускорение, скорость, приближающаяся к световой, – вот моя тема. Что ждет человека, который подвергнется воздействию скорости свыше 190 000 километров в секунду? «Смерть», – скажет ученик начальной школы. То же скажу сегодня и я, с уверенностью, помноженной на девять лет работы. И что дальше?