Прошло пять дней напряженного, затаенного ожидания. Однако ничего не происходило. Двигатели продолжали ускорять движение ракеты, число работающих сократилось на два человека, все коллективы трудились нормально, состоялся концерт в филармонии, и я начал убеждать себя, что врачи и астрогаторы, подвергаясь, как все, вредному воздействию путешествия, раздувают пустяки и обманывают себя мнимыми опасностями.

На шестой день после событий в парке у нас в больнице были тяжелые роды. Ребенок появился на свет в состоянии асфиксии, его жизнь висела на волоске, и два часа я не отходил от кроватки, у которой работал пульсатор, подающий кислород в легкие. Работа так поглотила меня, что я совсем забыл о недавних событиях. И только когда, утомленный до предела, мо́я руки в боксе, отгороженном фаянсовой перегородкой, увидел в зеркале свое лицо с лихорадочно блестевшими глазами, я почувствовал непонятную тревогу. Попросив Анну остаться при роженице и сбросив запачканный кровью больничный халат, выбежал из родильного отделения. Лифт опустился на нулевой ярус. Увидев освещенный лампами пустой коридор, я облегченно вздохнул.

«Глупец, – говорил я себе, – глупец, ты позволяешь каким-то призракам тебя преследовать?» – но продолжал идти. У поворота услышал голоса; их звук, как удар хлыста, подстегнул меня. В несколько прыжков я оказался на расширяющейся здесь полукруглой площадке.

Перед люком, тесно сбившись, стояла спиной ко мне кучка людей; они напирали на человека, преграждавшего им путь. Все они молчали, лишь слышалось тяжелое дыхание, как при борьбе. В одном из стоявших ближе ко мне я узнал Диоклеса.

– Что здесь происходит?! – Слова с трудом выходили из моего сдавленного горла.

Никто мне не ответил. Я перехватил лишь взгляд, брошенный на меня кем-то из толпы белыми невидящими глазами. Потом раздался приглушенный, с внутренней дрожью, голос:

– Мы хотим выйти!

– Там пустота! – крикнул человек, сдерживавший толпу. Я узнал его; это был Ирьола.

– Пусти нас! – закричали несколько голосов разом.

– Безумцы! – воскликнул Ирьола. – Там только смерть! Слышите? Смерть!

– Там свобода! – эхом отозвался голос из толпы, а Диоклес – наверняка он – крикнул:

– Ты не имеешь права нас удерживать!

Ирьолу толкнули, он отступил к стальной плите. На ее освещенном фоне резко обрисовался его темный силуэт. Он кричал, и его голос, искажаемый эхом в замкнутом пространстве, гремел:

– Опомнитесь, что вы делаете?

Ответом ему было только учащенное дыхание. Ирьола раскинул руки, тщетно пытаясь закрыть путь к выходу. Толпа все напирала. Спина инженера уже касалась панцирной плиты, отливавшей спокойным металлическим блеском.

– Стойте!! – крикнул в отчаянии Ирьола.

Несколько рук потянулись к залитой светом нише, где виднелся замочный механизм. Тогда Ирьола рванулся, оттолкнул наседавших на него людей, пригнулся и, выхватив из-за пояса маленький черный аппарат, резко крикнул:

– Блокирую автоматы!!

Кто из нас замечает автоматы? Кто отдает себе отчет в их существовании, вездесущем и необходимом, как воздух для легких и опора под ногами? Когда-то давно людей тревожила мысль, что автоматы могут восстать против человека; сегодня такое мнение кажется бредом сумасшедшего. Могли бы мы создать автоматы для целей истребления? Конечно, но с таким же успехом мы могли бы разрушать собственные города, вызывать землетрясения, прививать себе болезни. Каждое творение человека может быть использовано для его гибели; примером могут служить смертоносные средства, создававшиеся в эпохи варварских цивилизаций. Однако мы живем не для того, чтобы уничтожать, а чтобы поддерживать и развивать жизнь, и этой единственной цели служат наши автоматы.

При подготовке первой межзвездной экспедиции перед учеными встала неизмеримо трудная проблема. Не исключалась возможность того, что огромная скорость корабля повредит нормальной работе человеческого интеллекта и у слабых людей, неспособных противостоять вредному влиянию, могут возникнуть психические расстройства, и тогда они будут готовы отдавать автоматам несоответствующие или даже пагубные распоряжения. Такую возможность нужно было исключить. С этой целью создали специальную систему устройств, которая могла заблокировать все автоматы «Геи». Ею заведовали руководители экспедиции, вполне сознававшие огромную ответственность, какая на них легла. К этому средству они могли прибегнуть в крайних случаях, когда никаким другим способом нельзя было овладеть положением. Блокировка автоматов создавала опасный прецедент – никогда еще на протяжении тысячелетней истории нашей цивилизации автоматы не отказывались повиноваться человеку. Поэтому толпа у люка замерла, услышав страшные слова Ирьолы, и несколько десятков секунд стояла в оцепенении под желтым светом ламп. Вдруг тишину нарушил свист остановившегося лифта. В его раскрытых дверях показался Тер-Хаар.

Наклонившись, он двинулся через онемевшую толпу, как через пустое пространство. Те, в кого он упирался взглядом, уступали дорогу, но за его спиной толпа смыкалась опять. Тер-Хаар подошел к нише и встал на обрамление люка. Его массивная фигура возвышалась над всеми. Он заговорил – сначала почти шепотом, и стало так тихо, словно люди перестали дышать. Все смотрели на темную фигуру, освещенную падающим сзади желтым светом. Голос его постепенно крепчал и гулко разносился в замкнутом пространстве.

– Вы, которые хотите погибнуть. Прошу вас, уделите мне десять минут вашей жизни. Потом мы – я и он – отойдем, и вы сделаете то, что хотите сделать. Никто не осмелится помешать вам. Даю вам слово.

В наступившее молчание вместилось несколько ударов сердца.

– Почти тысячу двести лет назад в городе Берлине жил человек по имени Мартин. Это было то время, когда его государство провозгласило, что более слабые народы должны быть истреблены или обречены на рабство, а собственные подданные должны не думать, а проливать чужую кровь. Мартин был рабочим стеклозавода. Он был одним из многих и делал то, что теперь делают машины: своими легкими выдувал раскаленное стекло. Но это был человек, а не машина, у него были родители, брат, любимая девушка, и он понимал, что отвечает за всех людей на Земле, за судьбу тех, кого убивают, и за судьбу тех, кто убивает, так же, как за своих близких. Таких людей, как Мартин, тогда называли коммунистами. Мартин был одним из них. Государство преследовало и убивало коммунистов, поэтому им приходилось скрываться. Тайной страже, именуемой «гестапо», удалось схватить его. Мартин, как член организационного бюро партии коммунистов, знал фамилии и адреса многих товарищей. От него потребовали, чтобы он выдал их. Он молчал. Его подвергали истязаниям и вновь приводили в чувство. Он молчал. Ему переломали ребра, отбили ударами палок внутренности, затем поместили в госпиталь. Его стали лечить, вернули ему силы и вновь стали бить, но он продолжал молчать. Его допрашивали ночью и днем, будили ярким светом, задавали коварные вопросы. Все было напрасно. Тогда его освободили, чтобы, идя по его следам, схватить других коммунистов. Он понимал это и безвыходно сидел дома. Когда у него не стало пищи, он пошел на завод. Но там для него не нашлось работы. Он искал ее в других местах, но его никуда не принимали. И он стал умирать от голода. Голодный, исхудавший, бродил по городу, но не зашел ни к кому из товарищей; он знал, что за ним следят.