лишь несколько минут, бегло просматривал. Дело в том, что еще в апреле – мае до меня доходили слухи о намерении тех, кто вел против меня литературную кампанию, связать меня с «Р. П.»; и это внушило мне такое отвращение, что не было желания знакомиться ближе с этими изданиями. В «Р. П.» № 2 имелась целая статья (за подписью «Леонид») и куски других статей (особенно «Платформы»), написанные в моей терминологии, частью представлявшие почти мозаику из отдельных мест моих работ. Мне легко было показать, что это писал не я, а какой-то неопытный подражатель: рука довольно неумелая, мысли резко расходящиеся с моей неоднократно выраженной, частью и печатно зафиксированной позицией. А именно, что основной вывод «Рабочей Правды» – призыв к образованию новой рабочей партии – противоречит многократно выраженному мной убеждению, что теперь по объективным условиям не может быть иной партии, кроме существующей…

4 октября автор мог с облегчением добавить: «…следствие выяснило мою непричастность к делу „Рабочей правды“ – у меня было только „окружение“ в смысле таких элементов и использование с их стороны»[1008]. Богданов вышел сухим из воды, но группа «Рабочая правда» считалась очень опасной. Обращение группы к революционному пролетариату и всем революционным элементам, оставшимся верными борющемуся рабочему классу, было воинственным:

В тяжелые месяцы идейной растерянности и разброда в партии и апатии среди рабочего класса мы, группа коммунистов, ставим своей задачей выявление классовой пролетарской позиции. Год НЭПа (восстановление нормальных капиталистических отношений) в сильнейшей степени обострил классовые противоречия в Нашей Республике… Рабочий класс влачит жалкое существование, в то время как новая буржуазия (т. е. ответственные работники, директора заводов, руководители трестов, председатели исполкомов и т. д.) и нэпманы роскошествуют и восстанавливают в нашей памяти картину жизни буржуазии всех времен. А впереди снова долгие и тяжелые годы борьбы за существование. Но чем сложнее обстановка, тем большая ясность и организованность нужна борющемуся пролетариату. Внести классовую ясность в ряды рабочего класса России, всемерно помочь организации революционных сил борющегося пролетариата – вот наша задача.

В своих разбрасываемых по вузам прокламациях «Рабочая правда» констатировала, что пролетариат «распылен вследствие разгрома промышленности, ослаблен потерей и отрывом („буржуазным пленением“) части наиболее активных элементов и идеологической путаницей. При отсутствии своей пролетарской партии и революционных рабочих организаций сколько-нибудь влиятельной роли [он] играть не способен». Рабочий класс России «дезертировал, в умах рабочих царит путаница, в стране ли они „диктатуры пролетариата“, как неустанно повторяет устно и в печати коммунистическая партия, или в стране произвола и эксплуатации, в чем убеждает их на каждом шагу жизнь?» Напрашивался вывод: пролетариат оказался еще не подготовлен к организации общества на новых началах. «Все больше и больше начинает выдвигаться техническая организаторская интеллигенция, руководящая и выполняющая всю организацию производства. По методам своей работы и своей идеологии эта интеллигенция насквозь буржуазна и построить она может только капиталистическое хозяйство. <…> Капитал сорганизовал свои силы и выступает в поход против завоеваний рабочего класса».

Наиболее взрывоопасным в обращении «Рабочей правды» был параграф «РКП и рабочий класс»: «Коммунистическая партия, в годы революции – партия рабочего класса, становясь правящей партией, партией организаторов и руководителей государственного аппарата и хозяйственной жизни на капиталистических началах, при общей отсталости и неорганизованности рабочего класса, все бесповоротнее теряет связь и общность с пролетариатом. <…> РКП стала партией организаторской интеллигенции. Пропасть между РКП и рабочим классом все больше углубляется, и этот факт нельзя затушевать никакими резолюциями и постановлениями коммунистических съездов, конференций и т. д.»[1009]

Приведенный параграф вызывал ужас не только тем, что призывал к свержению коммунистической партии во имя коммунизма, но и тем, что прямо называл кошмары ЦК, связанные с внутренним перерождением партии за счет проникновения в нее и ее захвата образованными буржуа-интеллигентами. В каком-то смысле «Рабочая правда» говорила о том же, о чем и ЦК, когда призывала к чисткам. Но если для большевиков поражение революции было лишь вероятностью, то для борцов с интеллигентами-бюрократами процесс вырождения был завершен, и власть РКП оставалось лишь свергнуть.

Кризис 1923 года создал предпосылки для политического действия, считали приверженцы «Рабочей правды». «У передовых рабочих снова растет пока еще глухой, сбивчивый протест против намеченного капиталистического строя. Еще немногочислен революционный элемент, слабо оформлена его идеология, сильны еще коммунистические фетиши, но рост классовой активности у передовых беспартийных рабочих и классово мыслящих элементов внутри РКП создает необходимую предпосылку для создания партии российского пролетариата».

Итак, «Рабочая правда» видела в себе наследницу истинной рабочей партии. «Чрезвычайно характерно то обстоятельство, – негодовал Бухарин, – [что эти группировки] обязательно напяливают на себя великолепные красные платья „левизны“». Они говорят «несколько комплиментов по адресу Октября (интеллигентские жулики не могут обойтись без такой салонной галантности)». Затем «мы, например, узнаем, что наше Советское государство… есть „представитель общенациональных интересов капитала“, что определяющим моментом нашей политики являются „классовые интересы господствующих в России буржуазных групп“ и т. д. и т. п.»[1010]

Такой внедренный, завуалированный враг казался чрезвычайно опасным. «При нормальных условиях, – объяснял Зиновьев, – „Рабочая Правда“ была бы самой обыкновенной, социал-демократической группой, преимущественно интеллигентской, профессорско-академического типа, служила бы невинной побрякушкой для нескольких академиков». Сходная с ней «Рабочая группа», сформированная Гавриилом Мясниковым в 1923 году оппозиционная фракция, тоже выступала против новой экономической политики. «…При нормальных обстоятельствах [она] была бы полуэсеровской, полуанархистской, довольно ручной группой. <…> Но у нас они приобретают значение. Почему? Потому что они не действуют особняком, как самостоятельные партии, а норовят действовать под нашей фирмой»[1011].

В сущности, Зиновьев здесь озвучивает логику еретичества, которая заключается прежде всего в том, что предполагает переосмысление ортодоксии. Ересь – это не отход от веры, а ее «переиначивание» или, с точки зрения официальной церкви, искажение. Еретичество, возникшее уже в первые века христианства, стало для него самым опасным врагом, поскольку покусилось на мировоззрение церкви изнутри. Дело в том, что еретики активно использовали всю символическую составляющую христианства от Священного Писания до церковных обрядов, не являясь при этом самой церковью. В качестве своеобразного защитного механизма церковь запустила процесс демонизации еретиков, в основе которого лежала резкая поляризация символического. Логика была такова: так как монополия на единственно правильную веру завещана Христом именно самой церкви, то те, кто отклоняется от ее лона, являются послушниками сатаны.

Наиболее ярко логика демонизации ереси проявила себя в дискурсе о так называемой черной мессе, обозначив ритуалы, проводимые еретиками. Важно, что действительное содержание этих ритуалов не установлено документально, сведения о них дошли до нас только из официальных религиозных источников. Однако в данном случае неважно, что именно составляло предмет еретического обряда, – важнее то,