мужчиной или мужчинами, включая Перри Данэма? Третий: откуда у тебя та ваза? И четвертый: кто и за что решил тебя прикончить? Начнем, пожалуй, с самого простого. Итак, где ты взял вазу?

– Никто не хотел меня прикончить! – прохрипел Диего.

– Тогда воспользуйся альтернативой. Почему ты пытался убить меня?

Диего открыл было рот, но захлопнул его, ничего не ответив. Он молча смотрел на Фокса, на все еще выдвинутый ящик комода, на стоящую нараспашку дверь с ясно различимыми щепками, торчащими из взломанного косяка. Диего судорожно втянул в себя воздух, содрогнулся всем телом и, лишь когда дрожь прошла окончательно, снова остановил взгляд на Фоксе.

– Так и быть, – сказал Диего, – вызывай полицию. Я догадался, что ты узнал вазу Помфрета. Знал, что именно ради этого ты хотел сегодня прийти ко мне – чтобы услышать мои оправдания. Но оправданий не было. Это я украл вазу, в чем не собирался признаваться. Поэтому я… занялся подготовкой, как ты говоришь. Может, заранее подозревал, что в такую ловушку тебя не заманишь.

– И через несколько минут после того, как я вошел в дом, побежал наверх посмотреть, сработала ли она.

– Да, я… чтобы увидеть, как ты… убедиться, что…

– Звание чемпиона мира среди путаников и недотеп торжественно присуждается тебе, Диего.

– Сам знаю. Прежде всего, зачем я только стащил ее…

– Вот-вот. Неразумный был ход. И теперь ты в трудном положении, куда загнал себя сам… или загонишь, когда на тебя навалятся копы. Кстати, где ты раздобыл нитробензол? Тебе придется рассказать, разумеется. И про ту посудину заодно. А что скажут свидетели? Ты разве не сидел над своими аранжировками с момента моего звонка и до прихода сюда? Почему взломал дверь, хотя мог просто воспользоваться ключом? Тот же вопрос насчет комода. И что ты сделал с вазой? Я еще битый час могу продолжать в том же духе. Самый тупой из копов поднимет тебя на смех вместе с твоими признаниями.

– Ну и пусть, – упрямо буркнул Диего.

– Бог ты мой! – с ноткой отвращения возмутился Фокс. – Ты ведь не хочешь сказать, будто и впрямь вообразил, что хоть кто-нибудь проглотит такую наглую ложь?

– Я хочу сказать, – твердо встретил его взгляд Диего, – что, если ты позвонишь в полицию, они услышат от меня только это… – Невольная гримаса исказила его лицо, обнажив зубы и десны. – И все остальные тоже услышат, включая и тебя, Фокс. Если хочешь расследовать убийство – вперед! Я хочу призвать убийцу к ответу не меньше тебя самого. Только не здесь. Я никого не убивал. Проклятье! Какое отношение к убийству могут иметь мои чувства к Гарде? И при чем тут чертова ваза? – Диего оборвал себя; его челюсть ходила ходуном; он приподнял руку и тут же безвольно уронил ее. – Извини, Фокс, – сказал он с неожиданной и неуклюжей учтивостью. – Ты считаешь, что избавил меня от смерти? Спасибо. Но это все, что я собираюсь сказать. Кому угодно… – Он махнул рукой. – Телефон вон там.

Фокс смотрел на своего друга, на его скривившиеся губы, на глаза, полуприкрытые в попытке скрыть смертельную рану, нанесенную гордости, или надеждам, или самоуважению, что заставило Диего в отчаянии признаться в несовершенном им воровстве. Было заведомо бесполезно приставать к нему, уговаривать или урезонивать. Как-нибудь потом, возможно, но не сейчас. Руки Диего двигались, указательным и средним пальцем правой руки он поглаживал обрубки тех же пальцев левой. Фокс раньше не видел, как Диего это делает; вообще говоря, никто этого не видел, так как Диего никогда не позволял себе этот маленький жест отчаяния – разве что наедине с самим собой.

Встав, Фокс подошел к столу и вырвал страницу из лежавшей там газеты, потом вышел в прихожую и с помощью газеты подобрал эмалированную миску, вернулся и поставил ее на стол, а затем забрал с комода свою шляпу и остановился перед Диего. Тот поднял на друга глаза и тут же опустил.

– Не трогай миску голыми руками, – посоветовал Фокс. – Эта гадость масляниста. Даже одна-единственная капля натворит бед, если попадет на кожу. Убить не убьет, но вред причинит. Возьми резиновые перчатки, смочи тряпку спиртовым чистящим средством и протри ею пол, дверь и все косяки. Протри миску спиртом, прежде чем выбросить… если не захочешь оставить ее себе в качестве памятного сувенира. Дверь запереть нельзя, замок сломан. Кто-то пытался убить тебя и может предпринять новую попытку. Не будь чертовым идиотом!

– Насчет полиции… – сказал Диего. – Я не жду, чтобы… не прошу о какой-то услуге. Я вполне готов…

– Полиция сейчас занята, – грубо перебил Фокс. – Они сбились с ног, расследуя поножовщину в Гарлеме. – И он ушел, спустился по лестнице и оказался на улице.

Глава 12

В ресторанчике на Пятьдесят четвертой улице, к западу от Лексингтон-авеню, Фокс обдумал ситуацию, между делом расправляясь с превосходными устрицами, нежной телячьей печенкой, сносным картофелем по-лионски и брокколи, которая отличалась от водорослей разве что цветом.

Покончив с устрицами, он направился к телефонной кабинке, набрал номер Доры Моубрей, но ответа не дождался. За телячьей печенкой он пробовал позвонить Гарде Тусар в многоквартирный дом на Медисон-авеню, но с тем же результатом. Перед тем как положить сахар в кофе, Фокс попытался дозвониться до апартаментов Адольфа Коха на Двенадцатой улице, но приятный голос цветной служанки сообщил ему, что мистера Коха дома нет.

Ни одно из этих разочарований, постигших Фокса, не положило конец какой-либо блестящей задумке. По одной простой причине: блестящих задумок не было. Не имело смысла плестись по тропинкам, уже вытоптанным батальонами инспектора Деймона, – по любой из них, вроде вопроса об источнике доходов Гарды Тусар. Опытные оперативники щелкали подобные орехи с необычайной легкостью, а Деймон хорошо понимал, какой прорыв это сулило для следствия, но так ничего и не добился. Что, если Гарда совершала частые визиты, тайные или явные, в жилище Коха, Диего или Перри Данэма? Что, если кто-то из них или любой другой известный своей щедростью мужчина периодически наслаждался гостеприимством ее дома? Что, если она привычно гостила… или выступала в качестве хозяйки какого-то конспиративного временного пристанища? Все эти возможности были исследованы людьми Деймона со всем усердием и тщательностью, но загадочная роскошь, окружавшая Гарду, по-прежнему оставалась тайной за семью печатями. Неизбежно возникшее казенное предположение, что она могла шантажировать кого-то, безусловно, казалось правдоподобным, но и такая вероятность стопорила следствие упорным отсутствием фактов.

То же касалось и всех прочих традиционно избираемых оперативных версий. В безвыходном отчаянии Деймон даже сунул нос в обстоятельства гибели Лоутона Моубрея четырехмесячной давности, но и в этом пыльном