class="p1">— О. Ты узнал это у Банни и этой девушки Кей; из их мыслей.

Зина сидела на кровати, сильно сжав голову костяшками пальцев. Думай, думай… о, подскажи; дай совет обо всех этих враждебных вещах! Людоед, обезумевший, бесчеловечный; безусловно извращенный кристаллический продукт; должен быть какой-то способ остановить его. Если бы только она могла установить контакт с одним из кристаллов и спросить его, что делать… конечно он должен знать. Если бы только у нее был этот «посредник», переводчик, которого все эти годы ищет Людоед…

ПОСРЕДНИК!

— Я слепая, я абсолютно слепая и глупая! — выдохнула она. Все эти годы ее единственной целью было удержать Горти вдали от кристаллов; он не должен был иметь к ним никакого отношения, что бы Людоед не смог использовать его против человечества. Но Горти был тем, чем он был; он был той самой вещью, которую искал Людоед; он был тем человеком, который мог связаться с кристаллами. Должен быть способ, при помощи которого кристаллы могли уничтожить то, что они создали!

Но расскажут ли ему кристаллы об этом?

Им не нужно будет это делать, решила она тут же. Все что Горти нужно будет сделать — это понять странный умственный механизм кристаллов, и метод ему будет ясен.

Если бы только она могла сказать ему это! Горти быстро учился, но медленно соображал; потому что фотографическая память это враг методического мышления. В конечном счете он сам до этого додумается, но к тому времени он может оказаться искалеченным слугой Людоеда. Что она могла сделать? Написать ему записку? Может быть он даже не будет в сознании, чтобы прочитать ее! Если бы только она была телепатом… Телепат!

— Солум, — сказала она настойчиво. — А ты можешь — «разговаривать», здесь (она дотронулась до своего лба) или только слышать?

Он покачал головой. Но в то же время он взял чек, на котором он писал и показал на слово.

— Горти. Ты можешь разговаривать с Горти?

Он покачал головой, а затем сделал исходящее движение от своего лба.

— О, — сказала она. — Ты не можешь передавать мысли, но он может прочесть ее, если попробует.

Он радостно закивал.

— Хорошо! — сказала она. Она глубоко вздохнула; она знала, наконец, что она должна была делать. Но цена… это не имело значения. Это не могло иметь значения.

— Отведи меня туда, Солум. Ты поймал меня. Я испугана, я рассержена. Доберись до Горти. Ты можешь придумать как. Доберись до него и думай ИЗО ВСЕХ СИЛ. Думай: СПРОСИ КРИСТАЛЛЫ, КАК УБИТЬ ОДИН ИЗ ИХ СНОВ. УЗНАЙ У КРИСТАЛЛОВ. Понял, Солум?

Эта стена выросла много лет назад, когда Горти пришел к очень простым выводам, что повелительные вызовы, которые будили его по ночам в его койке, относились к Зине, а не к нему.

Стена, однажды воздвигнутая, стояла нетронутой все эти годы, пока Зина не попросила его проникнуть в загипнотизированное сознание Банни. Для этого стена опустилась; она все еще была внизу, когда он использовал свое новое чувство, чтобы найти трейлер, в котором была закрыта Кей, и когда он узнал смысл предсмертного желания Гаваны. Его чувствительное сознание следовательно было не защищено и открыто, когда появился Людоед и запустил в него свою отшлифованную и злобную пику ненависти. Горти упал в пламени агонии.

В общепринятом смысле слова он был полностью без сознания. Он не видел как Солум схватил теряющую сознание Кей Хэллоувелл и засунул ее под свою длинную руку, в то время, как его другая рука протянулась, чтобы схватить мягкую и добродушную Банни, которая брыкалась и плевалась, болтаясь у него в руке. Он не помнил как его отнесли в большой трейлер Монетра, как шатаясь прибыл, несколько минут спустя, потрясенный и кровожадный Арманд Блуэтт. Он не знал о быстром гипнотическом контроле Монетра над истеричной Банни, ни о ее спокойном ровном голосе, рассказывающем о местонахождении Зины, ни о резком приказе Солуму пойти в мотель и привести Зину. Он не слышал грубого приказа Монетра Арманду Блуэтту:

— Я думаю, что вы и девушка мне больше ни для чего не нужны. Отойдите и не путайтесь под ногами.

Он не видел внезапного рывка Кей к двери и жестокого удара кулака Блуэтта, который отправил ее обратно в угол пока он прорычал:

— Мне ты нужна кое для чего, дорогая, и больше тебе не улизнуть от меня.

Но затемнение обычного мира открыло для него другой. Он не был незнаком; он всегда сосуществовал с первым. Сейчас Горти увидел его только потому, что у него отобрали первый.

В нем не было ничего, чтобы освободиться от полного мрака забытья. В нем Горти был совершенно безразличен к удивлению и полностью лишен любопытства. Это было место мерцающих впечатлений и ощущений; удовольствия от интеграции абстрактной мысли, возбуждения при приближении одной совокупности к другой, захватывающей концентрации в отдаленных и общедоступных построениях. Он почувствовал присутствие личностей, и очень сильно; связь между ними не существовала, если не считать редкого приближения одной к другой и, где-то очень далеко, слившейся пары, которая как он знал была исключением. Если не считать этого, это был мир саморазвивающихся существ, каждое из которых богато эволюционировало по собственному вкусу. Было чувство постоянства, жизни такой долгой, что смерть была несущественна, разве что как эстетическое ограничение. Здесь не было ни голода, ни охоты, ни сотрудничества, ни страха; эти понятия не имели никакого отношения к основам жизни, подобной этой. Изначально обученный принимать как должное и верить в то, что его окружало, Горти не пытался ни в чем разобраться, не делал сравнений, и не был ни заинтригован, ни удивлен.

Вскоре он почувствовал осторожное приближение силы, которая сбила его, использованной на этот раз скорее как стрекало, а не как копье. Он легко отбил ее, но начал приходить в сознании для того, чтобы можно было справиться с раздражением.

Он открыл глаза и обнаружил, что прямо в них смотрят глаза Пьера Монетра, который сидел за своим столом лицом к нему. Горти растянулся в кресле, его голова упиралась в угол между спинкой и маленьким закругленным подлокотником. Людоед не излучал ничего. Он просто смотрел, и ждал.

Горти закрыл глаза, зевнул, подвигал челюстями, как делает человек при пробуждении.

— Горти, — голос Людоеда был медовым, дружелюбным. — Мой дорогой мальчик. Я так долго ждал этого момента. Это начало великих дел для нас двоих.

Горти снова открыл глаза и огляделся. Блуэтт стоял, уставившись на него, трясущаяся смесь страха и бешенства. Кей Хэллоувелл забилась в угол противоположный входу, на полу. Банни