Джеффри продолжал молча слушать.

— Кто те люди, которых у нас помнят, Джеффри? Кто наши герои? В особенности здесь, на Западе? Скажи, чью память мы чтим: Билли Кида, с его двадцатью одной жертвой, или его мерзавца-дружка Пэта Гарретта,[118]который застрелил своего бывшего сообщника? У нас слагают песни о Джесси Джеймсе,[119]одном из самых кровожадных убийц, каких видел свет, но нет ни одной о Роберте Форде,[120]подлом трусе, который убил Джесси выстрелом в спину. В Америке так было всегда. Такой человек, как Мелвин Пурвис,[121]мало кого интересовал. Он кажется всем чересчур скучным и расчетливым. Но слава о подвигах Джона Диллинджера[122]будет жить вечно. И не смущает ли нас, что великого Аль-Капоне[123]посадил такой олух, как Элиот Несс?[124]Скажи, Джеффри, не больше ли нас интересует факт недоказанности вины Бруно Рихарда Хауптманна,[125]чем печальная судьба сына Линдбергов? А тебе известно, что в Фолл-Ривере жители до сих пор восхищаются Лиззи Борден,[126]которая убивала людей топором? Я мог бы приводить новые и новые примеры. Мы нация, обожающая преступников, Джеффри, которая романтизирует их преступления, игнорирует, так сказать, сопутствующие ужасы, подменяя их песнями, легендами и празднествами в их честь, такими как День Д. Б. Купера[127]на Тихоокеанском Северо-Западе.

— Что ж, люди, вставшие вне закона, всегда обладали известной привлекательностью.

— В точности так. Именно им я и был. Человеком вне закона. Потому что я умыкнул у этого штата самое ценное, что здесь имелось: безопасность. И поэтому меня станут помнить всегда. — Питер Куртен вздохнул. — Впрочем, я этого уже достиг. Не важно, что произойдет со мной сегодня. Сам видишь, мне все равно, останусь я жить или нет. Мое место в истории гарантировано. Причем именно благодаря твоему здесь присутствию и тому вниманию, которое будет привлечено к этому месту раньше, чем пройдет эта ночь. — Отец Джеффри опять замолчал на пару секунд, а потом снова продолжил: — Теперь настало время сделать наконец выбор. Я знаю, что ты часть меня самого. Сейчас тебе предстоит принять совершенно очевидное решение, воспользовавшись тем, что в нас есть общего. Давай, Джеффри, решайся. Пришла пора познать истинную сущность убийства. — Он пристально посмотрел на сына. — Убийство, Джеффри, сделает тебя свободным.

Куртен, поднявшись на ноги, протянул руку к маленькому журнальному столику, выдвинул ящик и достал оттуда большой армейский нож в ножнах нежно-оливкового цвета. Он вынул его, и полированная сталь зазубренного лезвия блеснула в ярком свете люстры. Куртен откровенно залюбовался этим зрелищем. Он коснулся ножа, провел пальцем по режущей кромке и показал Джеффри руку, демонстрируя выступившую на пальце кровь.

Ему явно хотелось увидеть реакцию сына. Джеффри попытался сохранить на лице как можно более бесстрастное выражение, хотя на самом деле чувствовал себя человеком, вошедшим в воду близ спокойного летнего пляжа, но вдруг оказавшимся подхваченным стремительным водоворотом.

— Как! — проговорил Куртен, опять ухмыльнувшись. — Неужели ты думал, что я позволю тебе получить первый опыт убийства таким антисептическим оружием, как револьвер? Чтобы тебе и всего-то было нужно лишь закрыть глаза, произнести молитву и нажать на спусковой крючок? Отстраненно и чисто, как расстрельная команда? Нет, именно нож поможет тебе найти путь к истинному пониманию природы убийства.

Куртен вдруг метнул нож через всю комнату. Сверкнув в воздухе, он с глухим стуком упал на ковер у ног Джеффри, поблескивая словно живой.

— Пора, — сказал отец. — Мне не терпится посмотреть, как ты это сделаешь.

Сьюзен опять стояла на краю залитой светом лужайки, рассматривая заднюю сторону дома. Взгляд скользил по его серой стене, от дальнего угла и задней двери к ближнему. Как и Джеффри незадолго до нее, она обратила внимание на гравий под окнами и плотно окружавшие дом кусты терновника. Его ветки так переплелись, что между ними почти не оставалось просветов, за исключением одного, фута в три, как раз напротив того места, где она стояла. Она сразу поняла, что через эту брешь можно попасть на тропинку, которая ведет в лес, к гаражу, где осталась мать.

Несколько секунд Сьюзен разглядывала проход. На первый взгляд он казался случайным, как будто один куст в изгороди засох и его убрали, но потом она поняла: там и была третья дверь.