Мы бродим по этим набережным-ступеням до самой темноты, когда начинается феерическое представление, посвященное Ганге. Если Варанаси чем-то и известен, то своими погребальными кострами и вот этими монахами, ежевечерне выполняющими ритуал с большими светильниками в руках. Стоит посмотреть, если ты турист. Местные воспринимают это как настоящие проводы дня с мольбой о том, чтобы завтра наступило утро, по крайней мере, для тех, кого еще не сожгли на Маникарнике или других гхатах кремации.

В отель мы возвращаемся измученными. Но спать я не собираюсь. Почему-то большая экскурсия, проведенная Амритой по Варанаси, убедила меня в том, что завтра утром мне непременно следует отбыть восвояси. Хорошо бы сегодня ночью, но я не могу диктовать условия уставшей Амрите.

Пробую все же под конец дня немного причесать мысли и впечатления. Конечно, будь я туристкой, щелкала бы камерой даже там, где запрещено (в Индии любое «запрещено» имеет свою цену в рупиях).

И каковы же мои впечатления?

В этой стране есть все: профессиональные приставучие попрошайки и сказочно богатые нувориши, лачуги, которые назвать домами не повернется язык даже у самого большого лицемера, и высотные дома с квартирами, в которых есть собственные бассейны на балконах; бездомные, спящие прямо посреди улицы, и дворцы с тысячами комнат и золотыми крышками унитазов, блеск драгоценностей даже на ручках автомобилей и не прогоревшие тела на кострах Маникарники, миллионы индуистских храмов – огромных и совсем крошечных, куда и войти нельзя, только голову просунуть в дверь, мечети и католические церкви, жизнь и смерть… Индия сказочно богатая и ужасающе нищая…

И все это – лачуги, роскошные лимузины с моторами в сотни лошадиных сил, которые легко обгоняют груженые повозки в одну человеческую силу, роскошь и нищета, блеск и убожество, аскетизм и разврат – все это имеет право на существование.

Я родилась и выросла в другой стране, меня воротит от вони, грязи, нечистот и нищеты, но что-то произошло за те недели, пока я была здесь здесь. Нет, я не смирилась с окружающей действительностью, я не могу перестать замечать тараканов и крыс, горы мусора, не могу не раздражаться из-за многих привычек и особенностей людей, живущих в этой стране.

Эта страна такая, какая она есть, я приняла ее всем сердцем.

Я знаю, что главное чувство, которое испытывают большинство туристов, познакомившихся не со сказочно красивой буклетной Индией, а с гхатами Варанаси и реальностью улиц и трущоб Мумбаи, – ужас, шок от несоответствия этой жизни правилам их собственной.

– Как можно спокойно жить в хороших домах, зная, что рядом есть трущобы? Как можно мириться с этой грязью и не пытаться организовать уборку? Как можно терпеть медлительность и необязательность?

Сама я не кипела от таких риторических вопросов только потому, что знала – я здесь всего на две недели.

Но теперь… нет, я не смирилась, однако внутренне позволила всему этому быть. Поняла, что не имею права вмешиваться, лезть со своими правилами в чужую жизнь. Это они так живут, причем живут тысячелетиями. Им удобно, им даже комфортно. А плохо лишь там, где уже вмешались европейцы.

В бетонных домах тяжело без кондиционеров, а в утлых лачугах, продуваемых всеми ветрами, эти ухищрения не нужны.

Воду даже в самых дорогих домах приходится очищать и очищать, а потом все равно кипятить, а из Ганги ею полощут рты даже на соседней с Маникарникой гхате.

Европейцу съесть что-то, приготовленное на улице, – прямой путь в больницу, а индийцы спокойно едят руками то, что нарезалось прямо на земле.

Нам поспать два часа в удобном кресле самолета и то мучение, они спят прямо на земле без всяких подушек и ортопедических матрасов. Ездят в переполненных поездах и лихо висят на подножках электричек во время движения. Переходят дороги в дюйме от мчащихся автомобилей. Ходят босиком. Не ведают о туалетной бумаге. Движутся в толпе, умудряясь не сталкиваться… И при этом улыбаются своими белозубыми улыбками во все тридцать два зуба. Такой белизны не добьешься даже профессиональной чисткой зубов.

Но главное не белизна, а доброжелательность. Индийцы удивительно доброжелательны, а если и бывают хмурыми, то только по поводу собственных мыслей, что не имеет отношения к окружающим. Стоит с кем-то заговорить, особенно произнеся, пусть и страшно коряво, несколько слов на хинди или маратхи, бенгали или урду… о, ты становишься самым желанным собеседником и другом семьи.

Нам не постичь этот мир, для этого в нем нужно родиться.

Я не намерена постигать, завтра улетаю, хотя понимаю, что обязательно еще вернусь, чтобы еще раз окунуться в душный смог и услышать немолчный гвалт индийских улиц.

Я улетаю, но моя душа примирилась с этим пока непонятным миром, приняла его существование без осуждения и даже оценки. Это не мой мир, но он существует и имеет право быть таким, какой он есть.

Пожалуй, это главное, что я вынесу из знакомства с самой Индией. Об остальном я предпочту забыть. Слишком много предательств и разочарований, слишком много смертей было в последние недели. Так много, что они затмили то хорошее, что случилось.

Завтра я сбегу из Индии, из этого непонятного (или не понятого мной) мира, от своего прошлого, и попытаюсь в чистой, обустроенной и регламентированной Англии начать жизнь сначала – без любви, но и без разочарований, начать с чистого листа. И мне совсем не хочется прояснять неясные вопросы. Пусть они такими и останутся. Я уже убедилась, что не всегда хорошо ставить точки над «i», это может оказаться смертельно опасным, и хотя опасности меня никогда не пугали, некоторые лучше избегать.

Я еще не решила, где буду жить – в Шотландии или у тети в Испании, а, может, вообще уеду туда, где будет нужна моя помощь – волонтером, но в европейскую страну, еще одно испытание экзотикой я могу и не выдержать.

Но это все завтра, а пока нужно дожить сегодняшний, немыслимо долгий день, начавшийся в обществе Чопры и Ваданта, продолжившийся с Джаей и Алисией и заканчивающийся в обществе Амриты Ратхор, матери Раджива Сингха, любовницы Хамида Сатри в Варанаси – городе мертвых. Все они живее меня самой, потому что они уже отрабатывают новую карму, а я все вожусь с прежней. Но менять эту карму на следующую почему-то мне не хочется…

– Скажи, это тебя не стало в этом мире, или мир перестал существовать для тебя?

Шах-Джехан спрашивал свою Арджуманд не зря. Глубоко верующий, вопреки утверждениям своего сына Аурангзеба в обратном, он пытался понять. Арджуманд жива в его сердце, в памяти, в мыслях, в каждом его вдохе, каждое мгновение, как и прежде, но ее нет рядом.

Не означает ли это, что он умер для любимой? Вспоминает ли она мужа, встретит ли, когда придет его время покинуть Землю?

Имам, с которым падишах беседовал, ворчал, заставляя его снова и снова читать Коран, молиться, не думать о женщине, даже умершей. Ага-Хан, бывший евнух Арджуманд, теперь отвечавший за безопасность, принимал другие меры. Он хорошо знал правила зенана и не раз наблюдал, как одна женщина с легкостью замещала другую. Самые красивые женщины Хиндустана, которых только можно купить за деньги (даже объявив женой), приходили в спальню падишаха. Шах-Джехан не отказывался, он с удовольствием тешил свое мужское достоинство, но забывал о любой из них, как только красавица покидала спальню. Все они не существовали для Шах-Джехана – были просто женщинами, услаждавшими его плоть. Что из того, что у многих грудь красивей, чем у Арджуманд, ноги длинней и стройней, даже черты лица более совершенны? Падишах не замечал этой красоты, для него красота не существовала без Арджуманд и была присуща только его любимой.