Дождь лил не переставая с семи до девяти и не думал прекращаться. В сполохах молний было видно, как потоки воды летят с выступа крыши. Сильные струи били из шестисантиметровых пластиковых трубок, которые служили водосливом с плоской крыши пристройки, и, выгнувшись арками, падали на бетонную дорожку. Подземные сточные канавки по бокам быстро забились, затопило и дорожку, и ступеньки у ворот. В воде барахталась семейка ежей, обитавших в поленнице у стены; похоже, их жизнь была в опасности.

Я хотел лаем предупредить твою жену, но не успел я это сделать, как под стрехой крыши зажёгся фонарь и осветил весь двор. Она выскользнула из полуотворённой двери: соломенная шляпа, белая пластиковая накидка на плечах, шорты, открывающие тощие ноги, пластиковые сандалии со рваными ремешками. Шляпу тут же сбил набок водопад с крыши, а порыв ветра и вовсе её сорвал. Голова у твоей жены мгновенно намокла. Она забежала в западную пристройку, схватила железную лопату с кучи угля за моей спиной и выскочила под дождь.

Она ковыляла по двору, вода уже доходила ей до колен. Вспыхнувшая молния затмила жёлтый свет фонаря, высветив ставшее зеленовато-бледным лицо с налипшими прядями волос. Жуткое зрелище.

Таща за собой лопату, она зашла в узкий проход к югу от ворот, и оттуда послышались громкие удары. Я знал, что там полно грязи — гнилые листья, пластиковые пакеты, занесённые ветром, помёт бродячих котов. Потом донеслось журчание, и уровень воды во дворе стал быстро снижаться. Канавки прочистились. Но твоя жена не выходила, лопата скрежетала по кирпичу и плитке, она и воду ею загребала. Запах твоей жены наполнял там всё узкое пространство. Вот уж поистине женщина умеет преодолевать трудности — трудяга, не неженка какая-нибудь.

Вода во дворе устремилась в канавки, неся с собой всё, что в ней плавало. Там был и красный пластмассовый утёнок, и умеющая закрывать глаза пластмассовая кукла. И то, и другое якобы в качестве приза подарила твоему сыну Пан Чуньмяо, когда мы с ним ходили в магазин Синьхуа смотреть комиксы. За ними поплыла и соломенная шляпа, но на уже показавшейся из воды дорожке застряла. На дорожку полегли ветви смытого куста китайской розы, и придавленные краем шляпы полураскрывшиеся бутоны составили оригинальную картину.

Наконец из прохода показалась твоя жена. Накидка ещё повязана вокруг шеи, но промокла насквозь. В свете молний лицо казалось ещё бледнее, а ноги ещё тоньше. С лопатой, сгорбленная, она походила на женщину-призрака из сказок. Но лицо светилось явным удовлетворением. Подняла шляпу, встряхнула её пару раз, но не надела, а повесила на гвоздь на стене восточной пристройки. Потом подняла упавший розовый куст. При этом, похоже, укололась и сунула палец в рот. Дождь чуть ослаб, она подняла лицо к небу, и капли застучали по нему, как по старинному блюдцу голубого фарфора с узорами. Лей, лей давай, лей сильней. Она скинула накидку, открыв хлипкие костлявые формы. Высохшая грудь, два финика сосков на рёбрах. Враскачку побрела в юго-западный угол двора, к нужнику. Сдвинула бетонную крышку, под дождём разнеслась вонь. В этой части города всё наполовину по старинке, наполовину современное. Приличной дренажной системы не было, и здешние жители одноэтажных домов в основном пользовались нужниками, как в деревне, избавление от фекалий оставалось большой проблемой. Обычно твоя жена вставала среди ночи и тайком относила это дело на речку Тяньхуа рядом с сельским рынком. Так поступали все горожане района. С бочкой на спине, раскачиваясь из стороны в сторону, боязливо прижимаясь к заборам, она брела окольными путями к речке, и смотреть на это было так больно, что я старался дома не гадить. Малую нужду обычно справлял на колёса шикарного «ауди» директора фабрики Иня. Он жил по соседству и хорошими манерами не отличался. А мне больно нравился этот необычный запах от соприкосновения собачьей мочи с резиной: что-то вроде запаха палёных волос. Я пёс с чувством справедливости. А по большой нужде обычно прибегал на цветочные клумбы на площади Тяньхуа. Собачье дерьмо — первоклассное удобрение, наука должна служить общественному благосостоянию, и запах собачьих дел для меня всё равно что благоухание цветов.

Вот почему всякий раз, когда начинался дождь, на лице твоей жены появлялось довольное выражение. Стоя у нужника и орудуя черпаком на длинной ручке, она вываливала всё под дождь, и потоки воды смывали это добро в сточную канаву. Как и твоя жена, я тоже надеялся, что дождь припустит посильнее и начисто вымоет наш нужник, наш двор, очистит этот загаженный город.

Черпак уже скрежетал по днищу нужника, и я понял, что труды твоей жены подходят к концу. Отложив черпак, она взялась за полулысую бамбуковую метлу. С треском протёрла стенки, потом ещё раз прошлась черпаком, и в рассветной полутьме я словно увидел там лужицу чистой воды. В это время у входа в дом раздался крик твоего сына:

— Мама, хватит уже, давай домой!

Твоя жена будто не слышала. Орудуя лысой метлой, она прочистила бетонный желобок, ведущий из нужника в сточную канаву. Работу ей облегчила вода, собравшаяся со двора.

В голосе твоего сына слышались слёзы, но она не обращала на него внимания. Как я уже говорил, этот мальчик родителей любит. Чтобы матери было легче, он, как и я, если уж совсем не припирало, дома большую нужду не справлял. Ты, наверное, видел, как мы с ним, бывало, мчимся по переулку Таньхуа. Не то чтобы он боялся опоздать — торопился не в класс, а в школьный туалет. Тут хочу вставить рассказ ещё об одном случае, чтобы тебя, подлеца, совесть помучала. Однажды у твоего сына была температура и болел живот. Чтобы не доставлять лишних хлопот матери, он решил потерпеть и добежать до школы. Но стало невмоготу, и он присел за кустом сирени у салона красоты «Обаяние». Оттуда выскочила женщина, которая красила там волосы, и схватила его за красный галстук, да так, что у него глаза закатились. Эта наглая и невоспитанная баба была в любовницах у замначальника городской уголовной полиции Бай Шицяо, и никто в городе не смел с ней связываться. Отборная ругань, которой она крыла твоего сына, никак не вязалась с исходившими от неё ароматами. Это привлекло немало зевак, которые тоже принялись ругать его. Твой сын, весь в слезах, беспрестанно извинялся: «Тётя, я неправ, тётя, я неправ». Но та не унималась и предложила на выбор: или она отводит его в школу и передаёт учителям, чтобы они с этим разобрались, или он съедает всё, что наделал. Подошёл старый продавец золотых рыбок с лопатой и хотел убрать за ним, но эта баба обругала и его, и старик молча отступил. В этот решающий момент, Лань Цзефан, я, Четвёрочка, проявил высшую собачью преданность хозяину. Я задержал дыхание и проглотил всё наделанное им. Пресловутое «собаку не отучишь есть дерьмо» — полная чушь. Ну как может такой, живущий как сыр в масле, такой почитаемый и такой разумный пёс, как я… Но я пересилил отвращение и всё проглотил. Потом отбежал к сельскому рынку — там рядом был водопроводный кран, его никто не удосуживался починить и из него сутки напролёт с журчанием текла вода — и стал полоскать рот, подставляя под струю горло. Вернувшись к твоему сыну, я ненавидящим взглядом уставился на эту женщину, на её сплюснутое лицо под толстым слоем пудры и кроваво-красный, как рана, рот. Шерсть у меня на загривке встала дыбом, из горла вырвался громоподобный рык. Та отпустила галстук твоего сына и стала медленно пятиться. Дойдя до дверей салона, с пронзительным воплем влетела в него и захлопнула за собой дверь. Твой сын обнял меня за голову и захныкал. В тот день мы шли очень медленно. И не оборачивались, хотя чувствовали на себе немало взглядов.