– За свою метажизнь я позабыл тысячи лиц, – вздыхает Маринус. – Но это помню. И никогда не забуду.

Джаспер в растерянности:

– Вы знакомы с Тук-Туком?

– Да, наши пути однажды пересеклись. Давно. С катастрофическими последствиями.

– Когда? Где? Как?

– В конце восемнадцатого века, – говорит Маринус.

Джаспер думает, что ослышался.

– Когда-когда?

– Все верно, – подтверждает Эстер. – В девяностые годы восемнадцатого века.

«Это шутка? Метафора?» – думает Джаспер. Лиц не видно, их не прочитаешь, поэтому он спрашивает напрямую:

– Доктор Маринус, а сколько вам лет?

– Потом расскажу. А сейчас нам важнее разобраться в твоей истории.

Путешествие по жизни Джаспера мчится к ее началу. Ночи схлопываются, дни раскрываются, облака проносятся по небу. Времена года сменяют друг друга обратным ходом. Летние триместры в школе Епископа Илийского. Пасхальные каникулы. Великопостные триместры. Рождественские каникулы, проведенные в Свофхем-Хаусе вместе с другими учениками, чьи семьи живут за границей. Михайловы, осенние триместры. Летние каникулы – август и июль – в Зеландии. Рост Джаспера уменьшается, и точка зрения наблюдателя смещается все ниже и ниже. Самолетик из бальсы над летними дюнами в Домбурге. Победа в крикетном матче. Пение гимна «Паломник» в школьном хоре. Купание в реке Грейт-Уз. Каштаны, камушки, бабки, догонялки. Вот черный автомобиль де Зутов с шестилетним Джаспером задним ходом катит от ворот частной школы к пансиону его тетушки в курортном городке Лайм-Риджис. Джаспер все младше и младше – ему пять, четыре, три года, – его окружают великаны-взрослые, чье настроение необъяснимо и переменчиво, как погода. Вот дядя Джаспера, инвалид; нагоняи, прятки, игрушечный автомобильчик, вязь бенгальских огней по темноте, солнечный день, страшная собака, огромная, как корова; коляска, из которой виден гранитный утес, выступающий в тускло-нефритовое море. Чайки дербанят оброненный пакетик жареной картошки. Визжат дети – двоюродные братья и сестры Джаспера. Череда образов останавливается. Возникает усталое женское лицо.

– Это тетушка Нелли, – говорит Джаспер. – Мамина сестра.

– Здесь тебе двенадцать месяцев, – говорит Маринус. – Дальше будет не очень четко.

Образы сливаются друг с другом. Тряпичная кукла, прокушенная собачьими клыками. Раздавленные фасолины в кулаке. Дождь, бьющий в стекло. Бутылочка молочной смеси. Лицо тетушки Нелли, измученное бессонницей. Тихие всхлипы: «Милли, ну как ты могла…» Плач. Недержание. Удовольствие. Все линии растушевываются, утрачивают перспективу.

– Первые восемь недель зрение ребенка расфокусировано, – объясняет Маринус. – Воспоминания людей-темпоралов этим ограничиваются. Обычно. Но если мое предположение верно, то…

Обратное скольжение идет медленно и туго, через силу…

…и вдруг толчок, словно поезд тряхнуло на стыке рельсов. Будь у Джаспера тело, он бы за что-нибудь ухватился.

Движение продолжается, но его траектория из горизонтальной становится ближе к вертикали. «Как будто падаешь в колодец», – думает Джаспер.

Сквозь проемы в стенах колодца он видит фейерверк и Милли Уоллес. Лайонс-Хед, знаменитая гора в Кейптауне. Капитанская каюта. Образы четче младенческих воспоминаний Джаспера, но не такие яркие, как в детстве и в юности. Как фотографии фотографий или запись записи.

– Но это же не мои воспоминания, – говорит Джаспер.

– Это фрагменты из жизни твоего отца, – говорит Маринус.

Жена Гюса в свадебной фате. Лейденский университет в 1930-е годы. Воздушный змей. «Блинчики» по воде…

Еще один толчок.

– А почему трясет? – спрашивает Джаспер.

– Стык поколений, – поясняет Маринус. – Мы добрались до воспоминаний твоего деда, задолго до рождения твоего отца.

Трупы европейцев под африканским небом.

– Похоже, Бурская война… я хорошо ее помню, – говорит Маринус. – Бессмысленная кровавая мясорубка.

Церковь, прихожане в старомодной одежде.

– Это церковь в Домбурге, в Зеландии, – говорит Джаспер.

– Но на шестьдесят лет раньше, – напоминает Маринус.

– Очевидно, он подселяется только в мальчиков, – замечает Эстер.

– Из тех, кто не похож на своих сверстников? – говорит Маринус.

– Да… в мечтателей, – говорит Эстер.

Джаспер видит дома в голландском стиле под тропическим небом. Кареты и повозки, запряженные лошадьми. Плантация. Ява. Кораблекрушение. Крокодил нападает на буйвола. Меланезийка под москитной сеткой. Свет лампы. Нечеткие образы совокупления. Вулкан. Дуэль. Пулевое ранение. Шок бестелесного сознания.

– Все ощущается по-настоящему, Маринус.

– Примерно так же считали и зрители первых кинофильмов.

– А воспоминания передаются кровным родственникам, из поколения в поколение? – спрашивает Джаспер.

– Как правило, нет, – отвечает Эстер. – Мнемопараллакс обычно исчезает со смертью мозга. Но хорология имеет дело с необычными явлениями.

– А каким же образом мы видим воспоминания тех, кто существовал задолго до моего рождения? – спрашивает Джаспер.

– Это не твой мнемопараллакс, – говорит Маринус. – Это воспоминания твоих предков, сохраненные в архиве «гостя семейства де Зутов», который переходит от отца к сыну. Мнемопараллакс этого гостя вобрал в себя воспоминания тех, в кого он подселялся.

– Как огромный меташарф, сшитый из множества отдельных шарфов, – поясняет Эстер.

– Этот гость – как Монгол? – спрашивает Джаспер.

– Не совсем, – отвечает Маринус. – Гость де Зутов не мог по своей воле покинуть чужой разум. Вдобавок он полностью очнулся только в тебе.

Запах нафталина. Открытые ящики, полные белых кристаллов.

– Камфора, – поясняет Маринус. – В девятнадцатом веке – очень ценный груз из Японии. Ну, осталось совсем чуть-чуть.

Город у подножья гор; бурые крыши; по горным склонам ступеньками поднимаются зеленые рисовые поля. Рыбачьи лодки у причала. В бухте появляется парусное судно наполеоновской эпохи, приближается – задним ходом – к небольшому острову в форме веера, соединенного с побережьем пролетом каменного моста. На высоком флагштоке развевается голландский флаг.

«Пекин? Сиам? Гонконг?» – думает Джаспер.

– Нагасаки, – говорит Маринус. – Остров Дэдзима, фактория Голландской Ост-Индской компании.