в зависимости от игры лучей солнца на лице его покойной жены. Полагаю, вы также в курсе, что он не успел сделать мне официального предложения. В то роковое утро он как раз собирался принять решение в усыпальнице жены… – Между зубами мисс Тритт снова показался кончик языка. – Впрочем, быть может, я не совсем точно выразилась. На самом деле мы уже договорились пожениться. Однако Вэл дал мне понять, что не сможет соблюсти нашу договоренность без одобрения Цианины… или, как он выразился, без ее индифферентного отношения к нашему браку. Что уж там говорить, все это ставило меня в унизительное положение. Чтобы понять, как подобное могло иметь место и почему я покорно подчинилась, нужно было знать Вэла Кэрью, и, уверяю вас, мы хорошо понимали друг друга. Ведь это было не только унизительным, но и нелепым, таким же нелепым, как мое объяснение, почему я вышла из дома и гуляла до часу ночи. Видите ли, я хотела определить, появится ли утром солнце.

– При всей нелепости это было вполне практично, – буркнул Кремер. – Ну а после часа ночи?

– Я поднялась к себе в комнату. Но раздеваться не стала, поскольку знала, что нервное напряжение в любом случае не даст мне заснуть. Кажется, я решила почитать книгу, но читала я не слишком долго. В два часа ночи – это совершенно точно, так как посмотрела на часы, – я наконец нашла решение, к которому пыталась прийти. Покинув спальню, я отправилась в комнату Гая Кэрью, постучала в дверь, и он меня впустил.

Она замолчала. Кремер, впившись в нее глазами, произнес:

– А вот с этого места попрошу поподробнее.

Порция покачала головой:

– На этом все. Могу только сказать, что я оставалась с ним в его комнате до половины восьмого, когда появился Вильсон и сообщил, что обнаружил… тело Вэла Кэрью.

Кремер, не сводя с Порции глаз, сложил на груди руки, выпрямился и тяжело вздохнул:

– Послушайте, мисс Тритт, я хочу выяснить у вас две конкретные вещи. И это была одна из них. Вы от меня так легко не отделаетесь. Полиция вела себя с вами честно. Даже более того. Информация о той ночи не просочилась в прессу. Все шито-крыто. Но рано или поздно кого-нибудь арестуют и будут судить за убийство Вэла Кэрью. А тогда вас вызовут в качестве свидетеля. Тут уж и к бабке не ходи. Интересно, будете ли вы говорить о деликатном отношении к чужой личной жизни, когда вас спросят, почему вы отправились в комнату Гая Кэрью в два часа ночи и провели там более пяти часов? Если вы отказываетесь отвечать, здесь имеются лишь два возможных предположения, а скорее, три. Первое: вы лжете. Второе: вы скрываете то, что заранее знали об убийстве. О третьем предположении вы способны и сами догадаться, ведь Гай – сын человека, за которого вы собирались замуж. Я отнюдь не обвиняю вас в сокрытии подлинных мотивов. Нет, я просто демонстрирую вам логику рассуждений и то, как эта логика будет работать, если вы продолжите упорствовать. Причем речь идет не о полицейских, а о двенадцати присяжных и десяти миллионах читателей газет. И тут вам точно не отвертеться.

Порция Тритт спокойно произнесла:

– Десять миллионов… если до этого дойдет… могут думать так, как им нравится. А что касается присяжных… при чем здесь присяжные? Гай Кэрью не убийца. Я тоже.

– Это может стать предметом обсуждения.

– Для присяжных?

– Я сказал «может стать».

– Инспектор, меня этим тем более не напугать. – Она покачала головой. – Я отнюдь не наивная девушка, но и не мегера. Мне тридцать три. Пятнадцать лет я локтями прокладывала себе путь наверх: щипала, лягала, царапала, оттаскивала врагов за волосы, – и вот я там, где я есть. Весь фокус в том, чтобы никто не видел твоих шрамов. А вы пугаете меня людским осуждением! – Она невесело рассмеялась. – Слишком поздно. Вы ведь изучали химию? Разве вы не знаете, что воздух, который мы выдыхаем, состоит из азота, кислорода и осуждения? Нет? Все, что я могла сказать, я сказала тем утром в Лаки-Хиллз, когда воздух также был пропитан страхом, подозрением, тревогой и полицейским духом. Я пришла к Гаю Кэрью в два часа ночи, и в последующие пять с половиной часов никто из нас не покидал комнаты.

– У вас была любовная связь с Гаем Кэрью в Париже в тысяча девятьсот двадцать девятом году? – внезапно спросил инспектор.

– А что на сей счет говорит Гай? – мгновенно отреагировала мисс Тритт.

– Он ничего не говорит.

– Тогда я тоже не стану. Не люблю зря молоть языком.

– Вы были знакомы с ним в вашу бытность в Париже?

– Да, мы там познакомились.

– Вэл Кэрью знал, что вы знакомы с его сыном?

– Да.

– А он знал, что знакомство это носило интимный характер?

– Не больше, чем вы.

– Он узнал о ваших близких отношениях с его сыном шестого июля? Гай признался отцу именно в тот день? Вы об этом хотели поговорить, когда оправились в комнату Гая?

– Целых три вопроса? – Порция Тритт со слабой улыбкой поднесла левую руку к губам – восхитительным губам, не слишком жестким, но и не слишком нежным, – и дотронулась до них указательным пальцем – прелестным, изящным пальчиком. – Нет. – К указательному присоединился средний палец. – Нет. – Она подняла указательный палец. – Нет.

– Хорошо. Как часто вы виделись с Гаем Кэрью после двадцать девятого года?

– Вообще не виделась. Ну, может, пару раз столкнулась случайно. Он в основном жил в западных штатах. Вы ведь в курсе, что он помогает индейцам?

– Да, примерно в курсе. Вы с ним переписывались?

– Никогда. – Она достала сигарету из лакированной сигаретницы. – По правде говоря, я напрочь забыла о его существовании и вспомнила о нем лишь прошлым летом, когда мой друг Лео Кранц представил меня Вэлу Кэрью. После чего я, естественно, вспомнила сына.

– Тогда почему, напрочь забыв о существовании Кэрью-младшего, вы в два часа ночи вошли без приглашения в его комнату?

– Да, вошла.

– Не хотите сказать почему?

– Нет, не хочу.

– А вы не боитесь, что, если об этом факте узнают газетчики, кто-нибудь может случайно о чем-нибудь вспомнить?

– Я так не думаю. Лично я понятия не имею, кто это может быть и о чем идет речь. – Она улыбнулась. – Бесполезно, инспектор. Ничем не могу вам помочь. А оглаской меня не запугать. Я ведь уже сказала, что у меня выработался иммунитет к осуждению толпы. Хотя не стану утверждать, что все это так уж приятно. – Она снова улыбнулась. – Я буду