Возможно, трупы их и впрямь радуют, поскольку это не их трупы.

Она оглянулась через плечо на своих так называемых союзников, но утешения не обрела. Великий герцог Рогонт, будущий король, посылающий народу улыбки из-за плотного заслона стражников, человек, чья любовь продлится ровно столько, сколько Монца будет ему полезна. Трясучка, сверкающий металлическим глазом, человек, который от ее нежного прикосновения превратился из симпатичного оптимиста в уродливого убийцу. Коска, подмигнувший в ответ на ее взгляд… самый ненадежный союзник и самый непредсказуемый враг, человек, который в любой момент может сделаться как тем, так и другим. Балагур… кто вообще знает, что скрывается в глубине этих мертвых глаз?

Следом ехали остальные уцелевшие предводители Лиги Восьми. Или Девяти. Лирозио из Пуранти, с роскошными усами торчком, шустренько воротившийся в лагерь Рогонта после наикратчайшего из альянсов с герцогом Орсо. Графиня Котарда с не отстающим от нее бдительным дядюшкой. Патин, Первый гражданин Никанте с императорскими замашками и в крестьянском рубище, который отказался принять участие в битве на бродах, но более чем охотно принял его в праздновании победы. Здесь были даже представители городов, разоренных ею в интересах Орсо, – именитые горожане Итрии и Масселии, и хитроглазая юная племянница герцога Кантейна, которая внезапно обнаружила себя герцогиней Борлетты и казалась весьма этим обстоятельством обрадованной.

Монца так долго считала их врагами, что затруднялась теперь воспринимать как друзей. И, судя по выражению, которое приобретали их лица, когда она встречалась с ними глазами, они испытывали то же затруднение. Для них она была пауком, которого приходится терпеть в кладовке, чтобы избавил от мух. А не станет мух, кому нужен паук в тарелке?..

Она отвернулась и снова устремила взгляд вперед. В нос ударил гнилостный, соленый запах моря, закружили над головой крикливые чайки. Процессия двигалась теперь вдоль бесконечной дуги набережной – мимо верфей, где стояли на катках недостроенные корпуса двух военных кораблей, похожие на скелеты выброшенных на берег и разложившихся китов, мимо канатных и парусных мастерских, складов древесины, кузниц и столярен, мимо огромного, зловонного рыбного рынка, где царила тишина и пустовали усеянные чешуей прилавки, впервые, возможно, с того дня, когда ликующих горожан выгнала отовсюду на улицы победа Монцы при Душистых Соснах.

Стены домов позади пестрой толпы были густо облеплены плакатами, которые усердно множились в Талине после изобретения печатного станка. Устаревшие извещения о победах, предупреждения, карикатуры, патриотические лозунги постоянно заклеивались поверх новыми. На самых последних красовалось женское лицо – суровое, невинное, холодно прекрасное. Ее собственное, поняла Монца, и к горлу подкатила тошнота. Ниже были напечатаны слова: «Сила, отвага, слава». Орсо как-то раз сказал ей, что для превращения лжи в правду достаточно повторять ее почаще. Это лицо, исполненное уверенности в своей правоте, повторялось на стенах снова и снова… На фасаде очередного дома Монца увидела ряд других плакатов, отпечатанных довольно скверно, на которых она была изображена с воздетым над головой мечом. Подпись гласила: «Не сдавайся, не жалей, не прощай». Выше, прямо на кирпичной стене, кто-то начертал красной краской с потеками одно-единственное слово: «Месть».

Почувствовав себя еще ужасней, она сглотнула комок в горле.

Мимо тянулись бесконечные доки, где покачивались на волнах залива рыбачьи, прогулочные, торговые суда всех видов и размеров, всех народов, существующих под солнцем, с палубами, забитыми моряками, которые вышли посмотреть, как Змея Талина берет город. Себе.

Чего и боялся Орсо.

* * *

Коска чувствовал себя прекрасно.

Было жарко, но с моря веяло освежающим ветерком, и поля очередной новой шляпы из его неудержимо множившейся коллекции успешно прикрывали глаза от солнца. Было опасно, ибо в толпе наверняка скрывался не один наемный убийца, но на сей раз в процессии имелись куда более ненавидимые мишени, чем он. Выпить, выпить, выпить… этот жаждущий голос внутри него, конечно, никогда не умолкал. Но сейчас звучал скорее как сварливое бормотание, а не отчаянный вопль, и его почти заглушали приветственные крики горожан.

Морем и водорослями пахло точь-в-точь, как в Осприи, после славной победы Коски в Островной битве. Тогда он ехал, стоя в стременах, во главе процессии и на гром аплодисментов отвечал, протестующе вскидывая руки: «Нет, нет, не надо, пожалуйста!», про себя же взывая: «Еще, еще!» В лучах его славы грелась тогда великая герцогиня Сефелина, тетка Рогонта, которая всего через несколько дней попыталась его отравить. А через несколько месяцев судьба повернулась против нее, и она была отравлена сама. Стирийская политика… И зачем он только в нее лезет?..

– Декорации меняются, люди стареют, появляются новые лица, но аплодисменты остаются все такими же. Бурными, заразительными и весьма коротко длящимися.

– Хм, – буркнул Трясучка.

Его участие в беседах нынче тем, пожалуй, и ограничивалось. Но Коску это вполне устраивало. Хоть он и пытался время от времени измениться, говорить по-прежнему любил гораздо больше, чем слушать.

– Я, конечно, Орсо всегда терпеть не мог, но падение его меня не особенно радует.

Огромная статуя грозного герцога как раз появилась в поле зрения на боковой улице. Орсо охотно покровительствовал скульпторам, рассчитывая, разумеется, на то, что объектом для изображения выберут его. Сейчас перед статуей высились леса, на которых стояли несколько человек, весело разбивая суровое лицо молотами.

– Вчерашнего героя уже сбрасывают с пьедестала. Как скинули меня самого.

– Вы вроде бы обратно забрались.

– Вот-вот, и я о том же. Нами правят приливы и отливы. Послушать только, как славят они Рогонта и его союзников, еще недавно самых презренных тварей в мире. – Коска указал на стену, где красовались плакаты, на которых был изображен герцог Орсо, сунутый лицом в отхожее место. – Держу пари, если сорвать верхний слой, откроются другие картинки, хулящие грязнейшим образом половину этой процессии. Я помню одну – там Рогонт какает в тарелку, а Сальер ковыряется в его дерьме вилкой. И другую – герцог Лирозио пытается забраться на лошадь. Говоря «забраться», я имею в виду…

– Хе, – сказал Трясучка.

– Лошадь была не в восторге. Сорвать еще несколько слоев, и – я краснею, признаться, – можно увидеть меня самого, заклейменного как последний негодяй Земного круга. Но сейчас… – Коска послал вычурный воздушный поцелуй каким-то дамам на балконе, и те кокетливо разулыбались, явно видя в нем героя-освободителя.

Северянин пожал плечами.

– Люди здесь легковесные. Ветер несет их куда захочет.

– Я много путешествовал… – Коска откупорил флягу, размышляя, можно ли так назвать разорение одной страны за другой. – …И по моему опыту, они везде такие. Люди могут иметь сколь угодно глубокие убеждения насчет устройства мира вообще, но, будучи вынуждены жить по ним сами, обнаруживают, что это крайне хлопотно. Мало кто позволит моральным принципам помешать обогащению. Или хотя бы причинить неудобство. Человек, который продолжает верить в то, что дорого ему обходится, – тип редкий и опасный.