Боже мой! Потирая лоб, в полной рассеянности, Джоэл наспех допил остатки виски. Если пакет не попал в руки Натана Саймона, нет никакого смысла ему звонить. Можно не сомневаться: Саймон потребует, чтобы он сдался, и тут же попытается выяснить, откуда он звонит. Нат не станет нарушать закон, он может отчаянно бороться за своего клиента, но до этого клиент обязан подчиниться закону. Это было его религией, намного более важной, чем Библия; закон, считал он, признает право на ошибку, а потому он человечен и далек от метафизической косности. У Конверса начали дрожать руки – нужно обязательно все выяснить!

– Ваше филе, менеер.

– Что?

– Ваше филе, сэр, – повторил официант.

– Вы говорите по-английски?

– Да, конечно, – сказал мрачноватый лысый человек с холодной вежливостью. – Мы уже разговаривали с вами, но вы были очень возбуждены. Так уж действует этот район на мужчину, а?

– Послушайте… послушайте… – Подчеркивая каждое свое слово, Джоэл поднес ладонь ко рту. – Я хорошо вам заплачу, если вы закажете для меня телефонный разговор. Я… я не говорю ни по-немецки, ни по-французски и вообще ни на каком языке, кроме английского. Вы меня понимаете?

– Понимаю, менеер.

– Мне нужно поговорить с Западным Берлином.

– Это нетрудно, сэр.

– Вы сделаете это для меня?

– Да, конечно, менеер. У вас есть телефонная кредитная карточка?

– Да… нет. Я не хочу пользоваться ею.

– Понимаю.

– Я хочу сказать, я… я не хочу, чтобы разговор этот был где-нибудь зарегистрирован. У меня есть деньги.

– Понимаю. Через несколько минут закончится моя смена, менеер, и я подойду к вам. Мы закажем разговор, и я узнаю через оператора, сколько вам следует уплатить.

– Прекрасно.

– И… “хорошо вам заплачу”, да? Пятьдесят гульденов, да?

– Договорились.

Через двадцать минут в какой-то крохотной конторке официант вручил Конверсу телефонную трубку.

– Там понимают по-английски, менеер.

– Попросите, пожалуйста, мисс Карпентье, – задыхаясь от волнения, произнес Джоэл. Если сейчас послышится ее голос, он не уверен, что совладает с собой. На мгновение ему даже захотелось бросить трубку. Он не должен впутывать ее!

– Алло? – Это была она – та часть его жизни, которая умерла, а теперь ожила вновь. Тысячи картин пронеслись перед его глазами: счастье и горе, любовь и ненависть. Он не мог произнести ни слова – она! – Алло? Кто это?

– О… наконец-то я тебя разыскал. Прости, отвратительная слышимость. Это Джек Тальбот из… “Бостон грэфикс”. Как ты там, Вэл?

– Отлично… Джек. А как ты? С нашего ленча в “Фор сизонз”, если я не ошибаюсь, прошло около двух месяцев.

– Точно. Когда ты прилетела?

– Вчера вечером.

– Надолго?

– Нет, на денек. Все утро я проторчала на конференции, вечером предстоит еще одна. Если меня не ухайдокают, то ночью я вылетаю обратно. А как ты оказался в Берлине?

– Я, собственно, не в Берлине. Просто увидел тебя по бельгийскому телевидению. Я сейчас в… в Антверпене, но сегодня вечером собираюсь в Амстердам. Господи, как я тебе сочувствую, сколько на тебя свалилось! И кто бы мог подумать? Это я о Джоэле.

– Мне следовало бы предвидеть это, Джек. Он серьезно болен. Надеюсь, его скоро поймают. Это было бы всем на пользу. Он нуждается в помощи.

– Он нуждается в пеньковой петле, если тебя не рассердит такое заключение.

– Мне не хотелось бы обсуждать это.

– Ты получила эскизы, которые я выслал тебе, когда мы потеряли счет Джилетта? Я подумал, что это возместит вашу потерю.

– Эскизы?… Нет, Джек, я ничего не получала. Но тем не менее спасибо за заботу. “Господи!”

– О, а я-то надеялся, что ты уже нашла их в своей почте.

– В последний раз я вынимала ее позавчера. Но это не важно. Ты долго пробудешь в Амстердаме?

– Еще с недельку. Мне тут пришла в голову идея – а не проверить ли тебе здесь, на месте, кое-какие счета перед возвращением в Нью-Йорк?

– Конечно, неплохо бы, но едва ли что получится. Нет времени. Но если я все же решусь, то остановлюсь в отеле “Амстел”. А если нет, увидимся в Нью-Йорке. Угостишь меня ленчем в “Лютеце”, и мы посплетничаем о наших профессиональных секретах.

– У меня их полно. Только покупай. Береги себя, малышка.

– И ты себя… Джек.

Нет, она великолепна. Но пакет из Бонна она не получила.

Конверс рыскал по улицам, следя за тем, чтобы шагать не слишком быстро и не задерживаться подолгу на одном месте: нужно двигаться, наблюдать, искать тень – иначе его схватят. Сегодня вечером она будет в Амстердаме. Он знал это, это звучало в ее голосе, она велела звонить ему в отель “Амстел”. Почему она приехала? Что она думает обо всем этом? Внезапно перед ним возникло лицо Рене Маттильона. Резкое, как в фокусе, окруженное солнечным светом лицо-маска, маска смерти. Рене убит “Аквитанией” за то, что направил его в Амстердам. Подручные Джорджа Маркуса Делавейна не пощадят и Валери, если решат, что она прилетела к нему на помощь.

Он не будет встречаться с ней! Он не должен с ней встречаться! Это все равно что подписать еще один смертный приговор! Ее смертный приговор. Он и так уже взял у нее слишком много, не дав ничего взамен. И не может принять этот прощальный подарок – ее жизнь. И все же… И все же “Аквитания” продолжала существовать, и он действительно думал именно так, как сказал об этом по телефону Ларри Тальботу: его, Джоэла Конверса, жизнь ничего не значит, если речь идет об этом сборище генералов. Точно так же, как жизнь Престона Холлидея, или Эдварда Биля, или Коннела Фитцпатрика. Если Вэл способна помочь в борьбе с ними, его чувства не должны этому мешать – так говорил сидящий в нем адвокат. Очень может быть, что только она и может ему помочь, может сделать то, что недоступно ему. Она прилетит домой, получит пакет, отправится с ним к Натану Саймону и объяснит ему, что видела Джоэла, разговаривала с ним и… поверила ему.

Сейчас половина четвертого, примерно к восьми часам стемнеет. Значит, нужно продержаться еще часов пять. И каким-то образом заполучить автомобиль.

Он остановился посреди тротуара и поглядел вверх на сильно накрашенную, явно скучающую шлюху в окне второго этажа ярко раскрашенного кирпичного дома. Глаза их встретились, она улыбнулась ему усталой улыбкой и соединила большой и указательный пальцы правой руки – жест более чем откровенный.

А почему бы и нет? – подумал Конверс. За этим окном наверняка имеется какая-нибудь кровать – единственный бесспорный факт в этой весьма неопределенной ситуации.

“Консьержем” в заведении оказался человек лет пятидесяти, с румяным личиком постаревшего ангела. На отличном английском языке он объяснил Конверсу сложную систему оплаты, которая основывалась на двадцатиминутных сеансах; два сеанса оплачивались заранее, но если гость спускался вниз за пять минут до окончания срока первого сеанса, половина аванса ему возвращалась. “Ну и акула”, – подумал Конверс, разглядывая ряд будильников, пока какой-то весьма пожилой человек спускался по лестнице из номеров. Страж тут же схватил один из будильников и передвинул вперед минутную стрелку.