Ящик доставил Кэти в Лексингтон один из товарищей Гомера. Когда-то в этом ящике Гомер Гроган, славный сын Кэти, таскал свои пожитки по всему миру: из Америки в Англию, оттуда в час «Д» ящик попал во Францию, затем в Германию, из Германии в Корею, а в Корее бедный Гомер Гроган погиб. «Министерство обороны с сожалением вынуждено сообщить…»

Гомер… Был ли Гомер тоже счастлив в своей необыкновенно короткой жизни? Несомненно, думал Линдхаут, покряхтывая опускаясь на колени перед ящиком. Наверняка была какая-нибудь «фройляйн» в Берлине или «герл» где-нибудь еще, или друг, или книга… Столько вещей могут сделать человека счастливым — на такое короткое время…

Линдхаут открыл замки старого ящика. Раньше, кроме одежды и обуви, там лежали различные вещи — наверное, именно с ними было связано счастье Гомера, подумал Линдхаут. Кэти забрала все, что было в ящике, а сам ящик взять не захотела. Она отдала его мне, когда я попросил ее об этом.

Он поднял крышку. Сейчас ящик был набит самыми странными вещами: сотни писем, телеграммы, записки, маленькая кукла, локон волос, динасовый[74] камень, причудливой формы корневище дерева, подобранное на каком-то побережье, измытое морем и поблекшее, пуговицы, бумажные цветы, высохшая оливковая ветка, газетные вырезки, маленькие, примитивно раскрашенные прозрачные изображения на стекле, галька, почетные грамоты, иконы, очки без стекол, резиновая лента, альбом с высушенными и наклеенными на бумагу растениями, игральные кости в кожаном стаканчике, советская звездочка с солдатской пилотки, американский герб с офицерской фуражки, крошечные красные словари, камешки, жестяная посуда, давно пожелтевшие билеты — тысяча вещей, с которыми были связаны тысячи историй…

Все это Линдхаут все годы возил с собой по свету, а теперь этот ящик стоял здесь, у письменного стола, и он долго не открывал его.

Он порылся в горах писем и фотографий, нашел то, что искал, и, вернувшись к своему креслу-качалке, опустился в него и посмотрел на фото.

Улыбающиеся Труус и Клаудио Вегнер стояли перед его домом на Херташтрассе в Берлине. Это был красивый дом, окруженный старыми деревьями. Рука Труус лежала на бедре Клаудио — высокого, стройного, с тонким лицом, с горящими глазами и черными, очень густыми, коротко подстриженными волосами. На нем были застиранные льняные штаны, широкая хлопчатобумажная рубашка навыпуск и сандалии. Так же небрежно была одета и Труус: снимок был сделан в жаркий день — все краски фотографии кричали о том, что в этот день счастья было очень жарко.

Были и другие фотографии, их было много: Клаудио и Труус в зоопарке, перед развалинами церкви поминовения, перед университетом, перед Театром имени Шиллера, Труус у камина в доме Клаудио, спящая Труус, такая умиротворенная, Клаудио в гримерной, Клаудио на сцене — в роли Тассо, Телля, Ричарда III, Клавиго, Мэки Мессера, Лильома…

Фотографии упали на пол, но Линдхаут не обратил на это внимания. Сейчас он держал в руке письма от Труус, читая некоторые фрагменты:

Я приехал в Берлин, — вспомнил Линдхаут. — На одну неделю, в начале июля семьдесят четвертого. И было столько всего, о чем надо было рассказать и что показать, — не хватало времени на сон. Ах, как я опять был там счастлив, в этом городе-острове! Меня тронуло, что берлинцы так связаны со своим городом, так срослись с ним… Клаудио… ах, как гордилась им Труус — и по праву! Интересный человек этот Клаудио — я все время вспоминал о том, каким веселым мальчиком он был тогда, в войну…

Когда у Труус начинали слипаться глаза и она в конце концов шла спать, мы сидели вдвоем — этот доцент Ванлоо как раз уехал и я так и не познакомился с ним, — итак, мы часами сидели вдвоем, и за это время я узнал Клаудио Вегнера так, как не знал его никто. Очень серьезный, очень скептический, невероятно образованный — и все время говорит о смерти, снова и снова о смерти!

Я еще помню его слова: «Смерть — это единственное, что нельзя пережить. Поэтому не нужно грустить о времени, в котором тебя уже не будет. Ведь не грустим же мы о времени, в котором нас не было до рождения и которое совершенно определенно было бесконечно долгим, тогда как время после смерти вообще еще только должно начаться, возникнуть, расти, становиться бесконечным…» Странно слышать это от сорокатрехлетнего человека, который собрался завоевать мир, очень странно!