Она больше не стала входить в темную пещеру и сидела в стороне, пока люди Лотара заносили охапки мопани.

Уже заполночь он пришел к ней доложить:

— Все готово.

— Возьмите своих людей и отведите на дно долины. Оставайтесь там два часа, потом возвращайтесь.

— Не понимаю…

— Я хочу немного побыть здесь одна.

Она сидела в одиночестве и слушала, как их голоса смолкают в глубине долины. Когда все стихло, она подняла голову и увидела над долиной звезду О’ва.

— Дух великой звезды Льва, — прошептала она, — простишь ли ты мне это?

Сантэн тяжело встала и направилась к стене утеса.

Стоя у ее подножия, она подняла фонарь высоко над головой и посмотрела на галерею рисунков бушменов, сверкающую в желтом свете. Тени дрожали, и гигантские изображения Богомола и Канны словно ожили.

— Духи Канны и Богомола, простите меня. Все вы, стражи Места Всей Жизни, простите мне эту бойню. Я делаю это не ради себя, а для того, чтобы дать хорошую воду ребенку, рожденному в вашем тайном месте.

Она прошла к входу в пещеру. Ребенок, сожаления и чувство вины делали ее шаг тяжелым.

— Духи Х’ани и О’ва, смотрите ли вы на меня? Перестанете ли защищать меня после этого? Будете ли любить нас, Шасу и Нэм Дитя, после такого ужасного предательства?

Опустившись на колени, она молилась всем духам племени сан и заметила, что прошло уже два часа, только когда услышала голоса людей, возвращающихся из долины.

Стоя у входа в пещеру, Лотар Деларей держал в обеих руках канистры с бензином.

— Действуйте, — велела Сантэн, и он вошел в пещеру.

Она услышала, как нож пронзает мягкие стенки канистры, потом журчание жидкости.

Из узкой темной расщелины в скале потянуло бензином. В тот же миг слух уловил шорох — бензиновый запах пробудил миллионы пчел от сна, навеянного травяным дурманом.

Спиной вперед из пещеры показался Лотар. Он разливал на скальный пол последние капли бензина, оставляя влажную дорожку, потом бросил пустую канистру и пробежал мимо нее.

— Быстрей! — отдуваясь, сказал он. — Прежде чем вылетят пчелы!

Пчелы уже мелькали в свете фонаря, садились на металлическую сетку, защищавшую лицо Сантэн, а из отверстия в скале вылетали все новые насекомые.

Сантэн попятилась, взмахнула над головой фонарем и бросила его в отверстие пещеры. Фонарь ударился о стену, стекло разбилось, и он упал на неровный пол. Маленький язычок пламени на фитиле мигнул и едва не погас, но разлитый бензин неожиданно загорелся от взрыва. Скала под ногами Сантэн содрогнулась, и молодую женщину отбросило назад. Огромный язык пламени высунулся из глотки горы, ее зияющая пасть заполнилась огнем. Пещера формой напоминала домну; воздух, втягиваемый в расщелину, стремительно разнес полыхавшие языки, и пламя поднялось по голому утесу. Это походило на фантастический фейерверк, от которого в долине стало светло как днем. Налетевший ветер мгновенно заглушил жалобный гул миллионов горящих пчел. Через несколько секунд в пещере и вокруг нее не осталось ничего, кроме ревущего огня.

Когда загорелись сухие ветки мопани, жар обрушился на Сантэн, как свирепый хищник, и она попятилась, в страшном очаровании созерцая картину уничтожения. Из огненной пещеры донесся новый звук, удививший ее, — тяжелые и мягкие удары о каменный пол, как будто с крыши пещеры вниз падало множество живых тел. Сантэн не понимала, в чем дело, пока не увидела выползающий из пещеры, как змея, язык жидкости, медленной и вязкой.

— Мед! — прошептала она. — Соты плавятся!

Огромные соты, плоды сотен лет работы мириад пчел, размягчались от жара и падали с высокого свода в огонь. Струйка расплавленного воска и меда превратилась в бегущий ручей, а потом в поток кипящей пузырящейся жидкости, которая в красном свете «печи» окуталась паром.

Воздух словно сгустился от горячего сладкого запаха кипящего меда, и поток заставил Сантэн отступить еще дальше.

— О Боже, — прошептала она, — о Боже, прости меня за то, что я сделала!

Всю ночь Сантэн смотрела на пламя. Утром, при свете, стало видно, что утесы почернели от сажи, пещера превратилась в разрушенную черную пасть, а все дно долины покрылось толстым слоем липкого жженного сахара.

Когда Сантэн, шатаясь, добралась до лагеря у Львиного Дерева, сестра Амелиана уложила ее в постель и смыла с лица и тела остро пахнущую сажу.

В час пополудни начались роды.

* * *

Они напоминали скорее смертельный бой, чем рождение новой жизни.

Весь остаток дня и всю ночь Сантэн и ребенок сражались друг с другом.

— Я не закричу, — цедила Сантэн сквозь стиснутые зубы, — ты не заставишь меня кричать, проклятый.

Боль налетала порывами, которые заставляли ее вспоминать высокий прибой Атлантики, обрушивающийся на Берег Скелетов. Она вздымалась на этих волнах, а потом бросалась с них в глубины ущелий между ними.

Каждый раз, когда боль особенно усиливалась, она старалась принять сидячее положение, как научила ее Х’ани. Но сестра Амелиана укладывала ее на спину, и ребенок оставался в ней.

— Я тебя ненавижу! — кричала Сантэн монашке; пот жег ей глаза и ослеплял. — Ненавижу тебя и эту тварь во мне!

Ребенок, чувствуя эту ненависть, терзал Сантэн, скрючивался, словно хотел воспрепятствовать своему выходу.

— Убирайся! — кричала она. — Убирайся из меня!

Как ей хотелось почувствовать руки Х’ани, чтобы та разделила ее напряжение и боль!

Однажды Лотар спросил снаружи:

— Как дела, сестра?

— Ужасно. Она сражается, — ответила монашка, — как воин, а не как мать.

За два часа до рассвета, с последней схваткой, когда Сантэн казалось, что позвоночник разваливается на части, а бедра отрываются от таза, наконец появилась головка ребенка, большая и круглая, а через мгновение ночную тьму прорезал крик новорожденного.

— Это кричишь ты, а не я! — торжествующе прошептала Сантэн.

Она затихла и успокоилась, все упрямство и ненависть ушли из нее. Сантэн лежала пустая и истерзанная болью, словно от нее осталась лишь оболочка.

* * *

Когда Сантэн проснулась, в изножье ее постели стоял Лотар. У него за спиной занимался рассвет, освещая брезентовые стены, так что Лотар казался темным силуэтом.

— Это мальчик, — сказал он. — У тебя сын.

— Нет, — прохрипела она. — Он не мой. Он твой.

«Сын, — думала она, — мальчик, часть моего тела, плоть от плоти моей».

— У него будут золотые волосы, — сказал Лотар.

— Я не хочу этого знать. Таково было условие нашей сделки.

«Значит, его волосы будут сиять на солнце, — думала она, — и он будет так же прекрасен, как его отец?»