Кажется, 10 августа сильно взволнованный Галланд попросил меня немедленно вылететь с ним в Ставку: авиасоединение «Рейх», только что укомплектованное двумя тысячами самолетов, неожиданно перебрасывалось на Западный фронт, где, как показал прошлый опыт, ему грозило почти молниеносное уничтожение.

Разумеется, Гитлер сразу же догадался о цели нашего приезда, ведь он понимал, что нарушил данное мне в июле обещание. Дабы предотвратить спор на оперативном совещании, он согласился принять нас, когда совещание закончится.

Я начал с того, что осторожно выразил сомнения в целесообразности его приказа, и, еле справляясь с негодованием, попытался спокойно объяснить катастрофичность положения нашей военной промышленности. Я привел статистические данные и в общих чертах описал последствия непрерывных бомбардировок. Хотя Гитлер слушал молча, я понимал, что он нервничает и сердится: выражение его лица изменилось, руки дергались, он грыз ногти. Напряжение нарастало. Когда я закончил свою речь, полагая, что доказал необходимость использования всех самолетов рейха в борьбе с бомбардировщиками, Гитлер уже не мог себя контролировать. Его лицо густо покраснело, глаза остекленели, и он заорал во все горло: «Оперативные решения – это моя компетенция! Занимайтесь вооружением и не лезьте в мои дела!» Вероятно, без свидетелей он выслушал бы меня более благосклонно. Присутствие же Галланда исключало всякое взаимопонимание или уступчивость.

Предотвращая дальнейшие споры, Гитлер резко сказал: «У меня больше нет на вас времени». Совершенно ошеломленные, мы с Галландом вернулись в мой домик.

На следующий день, когда мы, удрученные провалом нашей миссии, уже собирались лететь в Берлин, Шауб снова вызвал нас к Гитлеру. На этот раз фюрер уже не в силах был сдерживать ярость и буквально захлебывался в бурном потоке слов: «Мне вообще не нужны новые самолеты! Я собираюсь расформировать всю истребительную авиацию! Прекратите выпуск немедленно! Ясно вам? Бы вечно жаловались на нехватку квалифицированных рабочих, не так ли? Так переведите их на производство зенитных орудий. Всех рабочих! И все материалы! Это приказ. Срочно пришлите в Ставку Заура. Необходимо разработать программу производства зенитной артиллерии. Предупредите Заура: выпуск зениток должен быть увеличен в пять раз… На выполнение этой программы мы бросим сотни тысяч рабочих. Я каждый день читаю в иностранной прессе сводки об эффективности зенитной артиллерии. Только ее еще и боятся, но уж никак не наших истребителей».

Галланд попытался объяснить, что истребители собьют над Германией гораздо больше самолетов, чем зенитки, но успел сказать лишь несколько слов. Гитлер резко его оборвал и буквально выставил нас вон.

Я был так сильно потрясен случившимся, что сразу же налил себе стакан вермута, припасенного в чайном домике как раз для таких случаев. Галланд, обычно спокойный и сдержанный, впервые за все время нашего знакомства явно растерялся. Он никак не мог поверить, что истребительную авиацию расформируют да еще обоснуют это трусостью летчиков. Мне же не раз приходилось бывать свидетелем истерик Гитлера, и я знал, что осмотрительными действиями его можно подвести к пересмотру принятых решений. А пока я успокоил Галланда: промышленные мощности, приспособленные к выпуску истребителей, невозможно перевести на производство орудийных стволов, и проблема наша не столько в недостатке зенитных орудий, сколько в снарядах и взрывчатке для них.

Заур, предчувствовавший, что ему выставят невыполнимые требования, на следующий же день аккуратно объяснил Гитлеру, что увеличение выпуска зенитных орудий зависит от поставок особых станков для сверления длинных орудийных стволов.

Вскоре я снова приехал в Ставку – на этот раз в компании Заура, – чтобы обсудить детали приказа, который, к нашему великому сожалению, Гитлер отдал не только устно, но и письменно. После долгих споров Гитлер все же наполовину урезал свои первоначальные требования о пятикратном увеличении выпуска зениток, но срок исполнения ограничил декабрем 1945 года, а производство снарядов к зениткам приказал удвоить. Нам удалось утвердить более двадцати восьми пунктов программы, почти не вызвав его новых приступов гнева, но когда я еще раз упомянул о важности истребителей для внутреннего фронта, он, резко оборвав меня, подтвердил приказ об увеличении выпуска зенитных орудий за счет истребителей и объявил совещание закрытым.

Это был первый приказ Гитлера, который и я, и Заур проигнорировали. На следующий день я, полагаясь лишь на интуицию и собственное понимание ситуации, заявил руководителям военной промышленности: «Любой ценой мы должны довести производство истребителей до возможного максимума». Три дня спустя я собрал совещание представителей авиапромышленности и в присутствии Галланда разъяснил им важность поставленной перед ними задачи: «Только увеличив выпуск истребителей, мы сможем избежать величайшей опасности: уничтожения всей нашей военной промышленности»[290].

Правда, Гитлер постепенно успокоился и совершенно неожиданно, не предупредив меня, одобрил мое предложение о придании программе выпуска истребителей приоритетного статуса.

В то же время мы были вынуждены сократить производство других видов вооружения и практически отказаться от новых разработок. Гитлер все более многозначительно намекал на новое «чудо-оружие», оставляя генералам и политическим лидерам надежды на коренной перелом в войне. Когда я бывал в действующих войсках, меня часто спрашивали с загадочными улыбками, когда же появится секретное оружие. Мне не нравились эти заблуждения, ибо рано или поздно всех ждало разочарование. В середине сентября я написал Гитлеру: «В войсках широко распространена вера в новое оружие, способное изменить ход войны. Солдаты ожидают его применения в ближайшие дни или недели. Эту надежду разделяют и многие высокопоставленные офицеры. Я сомневаюсь, правильно ли в такой тяжелой ситуации разжигать надежды, которые не могут быть оправданы в столь короткий срок и непременно вызовут разочарование, способное подорвать боевой дух армии. Поскольку и гражданское население ждет со дня на день чудо-оружие, размышляя, сознаем ли мы, что решающий час уже пробил и промедление ничем не оправдано, встает вопрос, полезна ли эта пропаганда»[291].