В частности, когда Висковатов (уже после смерти Мартынова) спросил Васильчикова, почему в своей статье он ничего не сказал о том, что Лермонтов показывал явное нежелание стрелять в своего противника, князь ответил, что «не хотел подчеркивать этого обстоятельства, но поведение Мартынова снимает с него необходимость щадить его»[934].

Тем не менее Васильчиков умер в 1881 году, так и не раскрыв подлинных обстоятельств гибели Лермонтова.

После смерти его были опубликованы факты, которые не только не сняли с него ответственности, а, наоборот, заключали в себе новые против него обвинения в том, что он подстрекал Мартынова и вел себя по отношению к Лермонтову двулично.

Действительно, если внимательно вчитаться не в мемуары, не в догадки биографов Лермонтова, не в писания падких на сенсацию журналистов прошлого века, а в документы, дошедшие до нас из 1841 года, невольно возникает сомнение в искренности заявлений Васильчикова.

Условия дуэли назначены самые страшные: стрелять до трех раз, после первого промаха можно вызвать противника на барьер[935]. Другими словами, поединок предполагает почти верный смертельный исход. По совету полковника Траскина, переданному через Васильчикова и Глебова, Мартынов исключает из своих показаний упоминание об условиях дуэли[936]. «Покамест не упоминай о условии трех выстрелов, — пишет Глебов, — если позже будет о том именно запрос, тогда делать нечего, надо будет сказать всю правду»[937].

И в то же самое время — 30 июля 1841 года, две недели спустя после события, — Васильчиков пишет приятелю, что «не в первый раз… участвовал в поединке, но никогда не был так беззаботен о последствиях и твердо убежден, что дело обойдется п к м без кровопролития»[938].

Может быть, он рассчитывал, что Мартынов не будет стрелять? Нет! Он сознается Висковатову, что «Мартынов… давно злился на Лермонтова» и «мы не раз говорили Лермонтову, чтобы он был осторожнее относительно Мартынова»[939]. С другой стороны, ему известно о миролюбии Лермонтова… Все это мало вяжется между собой.

Родственники и приятели Мартынова словно ждали смерти этого последнего участника дуэли. И как только Васильчиков умер, в печать широко потекли рассказы, имевшие цель реабилитировать память Мартынова, свалить вину на убитого и заодно очернить его, обвинив в неблаговидных поступках, разглашение которых должно было объяснить и оправдать поведение его убийцы. Так, были напечатаны выдержки из семейной переписки Мартыновых[940], рассказ друга семьи князя Д. Д. Оболенского[941], «История дуэли М. Ю. Лермонтова с Н. С. Мартыновым», писанная сыном убийцы[942], свидетельства в пользу Мартынова лиц, незнакомых с поэтом и не бывших в Пятигорске в 1841 году.

Это было началом долголетней дискредитации Лермонтова на страницах дореволюционных газет и журналов, повторявших рассказ о пакетах, отправленных Мартынову с Лермонтовым и распечатанных по дороге, и о том, что Лермонтов непонятно вел себя по отношению к сестре Мартынова, что современники узнали ее в образе княжны Мери.

Эти инсинуации разоблачены в работе Э. Г. Герштейн. Она доказала, что Мартыновы охотно принимали у себя Лермонтова в продолжение четырех лет с того времени, когда, по версии о распечатанных письмах, между ними и Лермонтовым должны были возникнуть напряженные отношения. Доказано, что «Герой нашего времени», вышедший в свет весной 1840 года, не помешал Лермонтову видеть после этого семейство Мартыновых, чего не могло бы случиться, если бы у Лермонтова с сестрой Мартынова был любовный конфликт, подобный роману Печорина с княжной Мери[943].

Словом, эти рассказы, омрачавшие память убитого, не согласуются с более точными данными — записями из дневника современника и перепиской самих Мартыновых. Выясняется, что между Лермонтовым и Мартыновым недоразумений до лета 1841 года, которые могли бы отразиться на их отношениях и привести их к дуэли, не было[944]. Впрочем, мартыновские защитники не щадили не только Лермонтова, но и сестры Мартынова, дабы снять клеймо убийцы с него самого.

Усилия не прошли даром. Многочисленные статьи и заметки попали в обзоры литературы о Лермонтове, клевета проникла в его биографии.

Между тем свидетельства современников, разоблачающие мартыновских адвокатов, не были известны в то время и до поры лежали под спудом.

…В 1891 году, перелистывая у лотка на базаре старые книги, самарский гимназист Акерблом обнаружил в одной из них старое письмо, отправленное из Пятигорска три недели спустя после гибели Лермонтова — 5 августа 1841 года. Оно было писано дальней родственницей поэта Екатериной Григорьевной Быховец, в ту пору молодой девушкой, проводившей лето на Кавказских Водах. Быховец часто встречалась с Лермонтовым и рассказывала в этом письме, как утром в день дуэли гуляла с ним в железноводском парке, как поэт жаловался ей, что его гонит судьба, говорил о своей любви к Варваре Александровне Лопухиной. На дуэли ему надо было стрелять первому, но он не хотел, «и тот изверг имел духа долго целиться, и пуля навылет».

Акерблом послал письмо в Петербург, в редакцию журнала «Русская старина», где оно появилось в одной из книжек 1892 года[945]. Однако сведения, сообщенные Екатериной Быховец, плохо согласовались с широко известной версией Мартынова и Васильчикова и остались надолго без внимания.