В госдепартаменте Бернсу вручили семь коротких докладов, описывающих сферы, в которых России требовалась помощь. В одном говорилось, что русские хотят получить сотню надёжных вагонов для транспортировки ядерных боеголовок. Советский Союз всегда перевозил ядерные бомбы по железной дороге. Сейчас боеголовки везли в Россию с периферии, у США было двадцать пять лишних вагонов, но никто не знал, можно ли их использовать в России, и если да, то как быстро. Россия пообещала избавить соседей от тактического ядерного оружия к 1 июля. Времени оставалось немного.[789]

В Москве Бернс натолкнулся на стену недоверия. На одной из встреч напротив него сидел генерал-лейтенант Сергей Зеленцов, начальник 12-го Главного управления Минобороны, в ведении которого было ядерное оружие. Зеленцов заявил Бернсу: американцы прибыли шпионить. «Всё, что вам нужно — это добраться до нашей техники. Сомневаюсь, что вы хотите нам помочь», — сказал генерал. Подозрения Зеленцова были небеспочвенными: в состав американской делегации, насчитывавшей 64 человека, входило немало сотрудников разведки. Но и с российской стороны спецслужбистов тоже было много. «Встречи продолжались примерно две с половиной недели. Мы ничего не добились», — вспоминал Бернс.

Пытаясь исправить ситуацию, Бернс договорился, чтобы российская делегация посетила Сандийскую национальную лабораторию в Альбукерке, штат Нью-Мексико, с 28 апреля по 1 мая 1992 года. Американцы организовали два инструктажа и рассказали, как американцы реагируют на чрезвычайные происшествия с ядерным оружием, в том числе о случае в Испании в 1966 году, когда бомбардировщик В-52 потерял четыре бомбы. «Своей честностью и открытостью, рассказами о том, как мы напортачили, какие уроки из этого вынесли, мы их ошеломили», — вспоминал Бернс.[790] Зеленцов смягчился.[791]

Спустя несколько недель Бернс привёз в Москву американских железнодорожников, которые должны были под контролем Минобороны осмотреть один из российских вагонов, в которых перевозили ядерное оружие. Когда американцы прибыли на железнодорожную ветку в окрестностях Москвы, вагон ВГ-124 был оцеплен взводом пехоты, примкнувшей штыки. «Ни шагу ближе!» — скомандовали американцам. Бернс позвонил в Минобороны, и на следующий день, когда американцы вернулись, штыки были опущены.

Эксперты увидели, что вагон уязвим. Легковоспламеняющаяся теплоизоляция могла загореться и угрожать оружию; бомбы закрепляли на подвижной платформе, крепления которой могли расшататься; у вагонов не было конструктивного укрепления, то есть они были практически не защищены. Боеголовки перевозили в простейшем, хоть и модифицированном товарном вагоне с примитивной системой связи. Бернс понял, что переделка американских вагонов займёт слишком много времени. Получив одобрение в Москве, США вывезли один российский вагон без колёс, и отправили его морем из Санкт-Петербурга в Хьюстон, а потом по суше — в Сандийскую лабораторию. Там вагон переделали, сделав его безопаснее, и вернули в Россию.

Это был поразительный случай сотрудничества, учитывая недоверие, с которым столкнулся Бернс, и секретность, окружавшую ядерное оружие.[792]

***

Тем временем Вил Мирзаянов наблюдал за страданиями своего коллеги Андрея Железнякова, который в 1987 году в московском институте отравился нервно-паралитическим газом. Мирзаянов работал в этом институте много лет. Советский Союз (а потом — Россия) тайно разрабатывал и испытывал новый бинарный газ, известный как «новичок». Бинарное оружие — это сочетание двух неопасных для жизни химикатов, которые смешиваются в нужный момент, превращаясь в смертоносное вещество.

Мирзаянов слышал пропагандистские речи о химическом оружии. В апреле 1987 года Горбачёв пообещал, что Советский Союз больше не будет его производить. Ельцин в январе 1992 года пообещал поддержать глобальную конвенцию о запрете химического оружия, переговоры по которой тогда шли в Женеве.[793]

Вил Мирзаянов знал, что Советский Союз, а после и Россия никогда не отказывались от работы над новым бинарным оружием. Он узнал правду в тот день, когда заметил в холле института новый плакат, где сообщалось, что учёные изобрели пестицид для сельскохозяйственного применения, и приводилась его химическая формула. Мирзаянов тут же понял, что это формула «новичка». Пестицид был лишь прикрытием. Мирзаянов осознал, что обещания разоружиться — это только обещания, а на самом деле химическое оружие нового поколения собираются спрятать на обычных промышленных и сельскохозяйственных предприятиях. Кремль мог бы подписаться под глобальным запретом химического оружия, при этом держа наготове его арсенал. Мирзаянов решил, что должен рассказать об этом людям.[794]

Мирзаянов — худой, невысокий, много жестикулировавший человек, в 1965 году устроился на работу в Государственный научно-исследовательский институт органической химии и технологии, расположенный в Москве на Шоссе Энтузиастов. Он был экспертом по хроматографии — лабораторному методу разделения смесей — и специализировался на обнаружении в природе мелких частиц химических веществ.

За многие годы работы у Мирзаянова появились глубокие сомнения в пригодности химического оружия в военных целях. Тем не менее в 1985 году, когда ему было пятьдесят, ему поручили ответственную работу: он стал начальником отдела по противодействию иностранным техническим разведкам. Он отвечал за проверку воды и воздуха во всех учреждениях (вдруг там обнаружится нечто подозрительное для внешнего наблюдателя?), а также за защиту разработок от иностранных шпионов. Мирзаянов был по характеру бунтарём и едва ли подходил для такой работы, однако он надеялся заниматься исключительно технической стороной дела. Это позволило бы ему получить валюту для покупки нового оборудования. На новой должности Мирзаянов узнал о секретной разработке «новичка», собственными глазами увидел полевые испытания, участвовал в научных советах и получил доступ к горам отчётов.