Шаллан уселась прямо, проверяя рисунок. Она настолько сосредоточилась на разговоре, что разрешила рукам работать самим, доверяя своим инстинктам. На рисунке король, с мудрым выражением, сидел на стуле, на фоне башнеподобных перил балкона. Дверь балкона находилась справа от него. Да, хорошее сходство. Не самая лучшая ее работа, но…

Шаллан застыла, затаив дыхание, сердце в груди замерло, потом отчаянно заколотилось. Она нарисовала что-то, стоящее в дверях за королем. Два высоких тонких создания в плащах, распахнутых на груди и свисавших по сторонам так, как будто были сделаны из стекла. Над жесткими высокими воротниками, там, где должны были находиться головы созданий, она нарисовала большие плавающие символы, наполненные невообразимыми углами и геометрическими фигурами.

Шаллан села, пораженная. Почему она нарисовала их? Что заставило ее…

Она вздернула голову. Коридор был пуст. Твари не были частью Воспоминания. Руки нарисовали их сами по себе.

— Шаллан? — спросила Джаснах.

Шаллан рефлекторно выпустила карандаш и схватила рисунок, смяв его.

— Прошу прощения, Ваша Светлость. Я слишком увлеклась разговором. И допустила небрежность.

— Ну, по меньшей мере мы можем посмотреть на него, дитя, — сказал король, вставая.

Шаллан сжала пальцы покрепче.

— Пожалуйста, нет!

— Иногда в ней прорезается темперамент настоящего художника, — вздохнула Джаснах. — Лучше не просить.

— Я сделаю вам другой, Ваше Величество, — сказала Шаллан. — Мне так жаль.

Король потер жидкую бороду.

— Я собирался подарить его внучке…

— К концу дня, — пообещала Шаллан.

— Было бы великолепно. Ты уверена, что я не должен позировать?

— Конечно, Ваше Величество. — Пульс частил по-прежнему, и она никак не могла выкинуть из головы образы двух перекошенных фигур. Поэтому она сделала еще одно Воспоминание короля. Она использует его и сделает более подходящий рисунок.

— Хорошо, — сказал король. — Теперь я могу идти. Я хочу навестить больных одной из больниц. Ты можешь послать рисунок в мои комнаты, в удобное для тебя время. На самом деле ничего страшного не произошло.

Шаллан низко присела, держа смятый рисунок у груди. Король вышел, вместе со свитой, появилось несколько паршменов и стали убирать стол.

— Я даже не знала, что ты можешь ошибиться в рисунке, — сказала Джаснах, садясь за стол. — И, к тому же, настолько ужасно, что решила уничтожить лист бумаги.

Шаллан покраснела.

— Ну, я полагаю, даже мастер может ошибаться. Займись портретом Его Величества. Надеюсь, за час управишься.

Шаллан еще раз взглянула на испорченный рисунок. Эти твари — ее фантазия, ее сознание бродило неизвестно где. Вот и все. Просто воображение. Возможно даже, ее подсознание таким образом выплеснуло наверх то, что необходимо нарисовать. Но тогда что означают эти фигуры?

— Я заметила, что, говоря с королем, ты на мгновение заколебалась, — сказала Джаснах. — Что ты хотела сказать?

— Кое-что неподходящее.

— Но умное?

— Сама умная мысль никогда не покажется выразительной, если высказана в неподходящий момент, Ваша Светлость. Это была глупость.

— И ты заменила ее пустым комплиментом. Мне кажется, что ты неправильно поняла то, чему я пытаюсь научить тебя, дитя. Я не хочу, чтобы ты молчала. Быть умной — хорошо.

— Но если бы я ее произнесла, — сказала Шаллан, — я бы оскорбила короля и, возможно, смутила и запутала. Он и так знает, что люди говорят об его неспособности быстро думать.

Джаснах фыркнула.

— Пустые слова. От глупых людей. Но, возможно, ты поступила мудро, хотя имей в виду, нужно не удушать свои способности, а направлять их в правильное русло. Я бы предпочла, чтобы ты думала о чем-то умном и одновременно подходящем.

— Да, Ваша Светлость.

— Кроме того, — добавила Джаснах, — скорее всего, Таравангиан бы просто рассмеялся. В последнее время он, кажется, чем-то озабочен.

— Значит, вы не находите его неотесанным? — с любопытством спросила Шаллан. Сама она не считала короля неотесанным или глупым, но у такой умной и образованной женщины как Джаснах могло не хватить терпения на подобных людей.

— Таравангиан — замечательный человек, — сказала Джаснах, — и стоит сотни самопровозглашенных знатоков светских манер. Он напоминает мне моего дядю Далинара. Серьезный, искренний, интересующийся.

— Светлоглазые обвиняют его в слабости, — сказала Шаллан, — и только потому, что он поддерживает хорошие отношения со всеми остальными монархами, боится войны и не имеет Клинка Осколков.

Джаснах не ответила и выглядела озабоченной.

— Ваша Светлость? — подтолкнула ее Шаллан, идя к своему столу и наводя на нем порядок.

— В древности, — наконец ответила Джаснах, — человека, принесшего мир в свое королевство, считали бы великим героем. А сейчас над ним насмехаются, как над трусом. — Она покачала головой. — Все так изменилось, и это должно устрашить нас. Мы могли бы сделать намного больше с людьми вроде Таравангиана, и я требую, чтобы ты никогда, даже мимоходом, не называла его неотесанным.

— Да, Ваша Светлость, — сказала Шаллан, наклонив голову. — А вы действительно верите во все то, что сказали? О Всемогущем?

Джаснах какое-то время молчала.

— Да. Хотя, возможно, я переоцениваю свою убежденность.

— Движение Самонадеянных риторической теории?

— Да, — сказала Джаснах. — Оно и есть. Теперь мне надо быть поосторожнее и не поворачиваться к тебе спиной.

Шаллан улыбнулась.

— Для настоящего ученого нет запретных тем, — сказала Джаснах, — и не имеет значения, насколько уверенно он себя чувствует. Я еще не нашла убедительной причины для того, чтобы присоединиться к одному из девотариев; но это вовсе не означает, что так будет всегда. Хотя каждый раз после спора, вроде сегодняшнего, моя убежденность становится крепче.

Шаллан закусила губу.

Джаснах заметила.

— Ты должна научиться управлять собой, Шаллан. У тебя на лице написаны все твои чувства.

— Да, Ваша Светлость.

— Ну, выкладывай.

— Ваш разговор с королем был не совсем честным.

— Почему?

— Из-за его, ну, вы сами знаете. Ограниченных способностей. Он все замечательно чувствует, но не может привести такие доводы, которые привел бы человек, хорошо знающий теологию Ворин.

— И что же это за доводы?

— Я сама не слишком хорошо знаю эту область, но, как мне кажется, вы обошли стороной самую жизненно важную часть спора.