— У тебя нет выбора. Твой король прогнал тебя и эту шлюху со своего двора. Я все верно понял?

— Еще раз попробуешь назвать Кветцалли шлюхой — и в жизни меня больше не увидишь. Она моя жена, и ты будешь относиться к ней с должным уважением.

— Некуда идти вам обоим. Зачем бы ты вернулся спустя столько лет? Вряд ли потому, что скучал по мне. Так что не рассказывай мне сказки. Ты и своему кошачьему королю не угодил. Как обычно.

Володи с трудом сдерживался, чтобы не наброситься на отца с кулаками.

— Идем, Кветцалли. Это не наш дом. Я ошибся. Пойдем отсюда.

Кветцалли мягко накрыла его ладонь своей и покачала головой.

— Ну вот, — возликовал отец. — Шл… твоя жена поняла, что для вас нет другого места. Бабы сразу чуют, где их место.

— Это ты не понимаешь, отец. На чужбине я сделал себе имя. Я — Володи, Идущий над орлами, капитан оловянных. Меня примет ко двору любой бессмертный, — он поглядел на трон. — Я давно уже бросил мечтать о том, чтобы когда-нибудь сесть на этот трон. Он для меня ничего не значит.

Илья со стоном поднялся и вдруг хлопнул его ладонью по бронзовому нагруднику.

— Послушайся своего сердца, которое бьется под этой проклятой кошачьей мордой. Оно точно знает, где твое место, упрямый ты осел. Тебе следовало бы сражаться здесь, а не за кошачьего короля на чужбине. У нас каждый меч был на счету. Две войны у нас было с проклятыми валесийцами. Леон, этот проклятый трурийский полководец бессмертного Ансура, задал нам такую трепку… Чтоб он подох в придорожной канаве, где дворняги порвут ему кишки! Свел в могилу половину наших молодых ребят. Мы в такой заднице! Мы потеряли лучшие земли на западе. А чтобы его орды не бродили по нашим лесам и не разоряли рощи наших предков, мы платим валесийцам дань. Десять ящиков золота, каждые три луны! У нас мир, но эти собаки до сих пор не прекращают пускать кровь нашей земле. Ты должен был сражаться здесь, проклятье. А теперь скажи мне еще раз, как зовут твою жену, чтобы я мог обращаться к ней по имени.

— Кветцалли.

— Что? Что это за имя такое? Кетц… Кеца… Проклятье, мой старый язык не произнесет этого, — он поглядел на Кветцалли сверху вниз. — Я буду называть тебя Алли. Этого должно быть довольно.

— Мы остаемся. Правила! — ответила Кветцалли, не обращая внимания на то, как исковеркал ее имя его отец. — Один. Мы спать под отдельной крышей. Два. Я не есть служанка. Три. Ты уважать Володи. Если не годится, мы уходить.

— Ни одна баба не указывала мне под моей же крышей, как мне себя вести! — зарычал отец.

— Значит, сегодня начать! — решительно произнесла она и вышла из зала.

Володи тяжело оперся на цеп и с трудом перевел дух. Он весь выкупался в поту, тело покрылось золотой пшеничной пылью. Они собрали последнее зерно с полей, и уже целое утро он стоял на току, сильными ударами выколачивая зерно из колосьев. Он участвовал в обмолоте и раньше, но не припоминал, чтобы когда-либо чувствовал себя настолько усталым. Да и рана от стрелы в груди теперь разболелась сильнее. Разумно было бы дать себе отдохнуть, но зима в лесах приходила быстро, и в Трех Дубах нужны были любые способные помочь руки.

— Ну что, великий воин, уже отвык от повседневного труда, — Гриша тоже решил сделать перерыв. Старый щитоносец отца сделал глубокий глоток из своего кожаного бурдюка, брызнул немного воды на покрытую седыми волосами грудь, на которой блестели золотистые усики и обломки ножек.

— Тяжелая работа, — несколько запыхавшись, ответил Володи.

Гриша бросил ему кожаный бурдюк.

— Попей немного, помогает. Ты же знаешь, как говорят: будешь валяться после гумна на спине, не будет радости ни тебе, ни жене, — старик широко усмехнулся. — А завтра будет еще хуже. Проснешься — будет казаться, что ты не можешь пошевелить ни рукой, ни ногой.

Володи вытер пот рукавом со лба. Несколько дней назад он был в роще духов, слушал голоса предков и оставлял за спиной души убитых. Слишком давно он не очищался. Слишком многих убитых нужно было забыть. Священнослужители убеждали его, что ему придется приходить ни один раз, чтобы полностью искупить свою вину перед убитыми. А путь к роще духов был тяжел сам по себе. Два дня он спорил по этому поводу с отцом. Старик боялся, что с ним произойдет то же самое, что с Бозидаром. Демоница напала на брата на обратном пути из рощи духов и украла у него жизнь.

«Илья просто не может осознать, что я не Бозидар, — с легким раздражением подумал Володи. — У меня иная судьба, нежели у брата. Приходится сталкиваться с совсем другими искушениями».

Он оглядел небольшую хижину, в которой поселился с Кветцалли. Она, закутавшись в шерстяное платье и одеяло, сидела на солнце. Несмотря на то что на ней была простая одежда, расставаться с украшениями она не хотела. Она поняла, что большинство друснийцев считают ее рабыней из кочевого народа ишкуцайя. О Цапоте здесь никто раньше не слышал. Их империя находилась просто слишком далеко.

Возможно, Кветцалли своими браслетами просто хотела показать, что она не рабыня. Ни одна рабыня не носит золото. Казалось, она почувствовала его взгляд. Она вдруг подняла голову, улыбнулась и помахала ему рукой. Один ее вид придал новых сил. К жизни здесь можно привыкнуть.

— Ты не оставишь нас наедине ненадолго, Гриша? — прозвучал за спиной голос отца.

Старый щитоносец поглядел на Володи умоляюще, прося не начинать новую ссору с отцом. А затем удалился в тень длинного дома.

— Мне нужно с тобой поговорить, мальчик.

Володи со вздохом повернулся. Под глазами у отца были темные круги. Его тоже иссушали их ссоры.

— Твоя жена… она пугает людей.

Володи насмешливо скривился.

— Значит, она похожа на тебя.

— Не переводи все в шутку. Одно дело если я на кого-нибудь накричу или заставлю плясать под дубинками, если нужно. А твоя жена — дело другое…

— Я прекрасно помню, как ты приказал повесить на воротах молодого Степана. Лишь за то, что он украл кувшин пшеницы для своей старой матери.

— Этот ублюдок не оставил мне выбора, — взвился отец. — Одно дело украсть четверик зерна во время уборки урожая, а другое — в начале весны, когда все голодают. Вот сядешь в мое кресло, станешь хозяином Трех Дубов, лучше станешь понимать, что я имею в виду.

— Переходи к делу. Что тебе не нравится в Кветцалли?

— Мне не нравится, что она нездешняя. Но это к делу не относится, — он снизил голос до шепота, чего обычно не делал, осенил себя знаком защитного рога. — Сегодня утром Мила видела ее. Как она зарезала этого проклятого черного петуха. Это было жутко.

— Зарезать петуха? Только потому, что он черный? — Володи громко расхохотался. — С каких пор тебя пугает суеверная болтовня баб? Что такого в том, чтобы отрубить петуху голову на рассвете?