— Еще неизвестно, что хорошо, а что плохо. А если он сундук-то наш возьмет да и вытащит. С солдата взятки гладки, — проскрипела старуха и концами черного платка крепко вытерла губы.

Женщина широко развела руки.

— Обязательно, мама, вытащит, — и подмигнула Сократилину. — Правда, товарищ командир?

Почему она назвала Сократилина командиром? Может, хотела польстить ему, может, наоборот, задеть самолюбие старшины. Только слово «командир» прозвучало двусмысленно. Впрочем, Сократилин не обратил на это внимания. Он думал о старухе с женщиной и не мог понять, как это могут уживаться рядом красота и мерзость.

— А вы что ж, теперь здесь будете стреляться? — продолжала скрипеть старуха и исподлобья колоть Сократилина злыми глазами. — От самой границы тыщу верст пробежали и не нашли другого места, как на моей картошке стреляться.

— Хватит тебе, хватит! — крикнула женщина.

— Вам бы, бабушка, лучше уехать отсюда куда-нибудь в тыл. Да поскорей уезжайте, — посоветовал Богдан.

Старуха погрозила ему согнутым пальцем.

— Знаю я вас, мазурики. Уедешь — все тут растащите, все, печку нечем будет разжечь.

— Как тебе не стыдно! — воскликнула женщина и топнула ногой. — Замолчи!

— Топочи, топочи, кобыла необъезженная. А стыдиться мне нечего, я правильно говорю. — И чтоб, вероятно, осталось за ней последнее слово, подняла руку и сухой, сморщенной ладонью рассекла воздух, плюнула, повернулась и засеменила к дому.

Богдан не успел и парой слов перекинуться с женщиной, как старуха вернулась с косой. И что же это была за коса?! Даже Сократилину стало совестно за человеческую жадность. Женщина с возмущением вырвала у старухи косу, швырнула ее в сарай и сказала Сократилину:

— Пойдем!

Богдан и опомниться не успел, как оказался с ней в бревенчатой пристройке к дому. Здесь он увидел с десяток кос. Они висели на перекладине.

— Выбирай любую. Любую, — повторила она, покосилась на дверь и жадно облизала губы. — Ну что же ты, как неживой… бери, — метнулась к двери, захлопнула и прижалась к ней спиной. В пристройке стало сумрачно.

Она подходила к Сократилину, как кошка, мягко, зигзагами, не спуская с него глаз. Богдану Аврамовичу стало жарко, перехватило дыхание. Рука, сжимавшая древко косы, онемела. Она приблизилась вплотную, и Сократилин задрожал, ощутив ее крепкую грудь, коса выпала из руки и жалобно звякнула.

— Как звать-то тебя, милая? — шептал Богдан Аврамович, обнимая женщину, которая дергалась, как в ознобе. — Как звать-то?

— У-у-у-ой, — простонала она утробным голосом.

— А мать-то, мать что подумает? — бормотал Сократилин.

Она опять простонала, потянулась к нему, и Сократилин жадно схватил своими губами ее губы, холодные и солоноватые. И вдруг она откинула назад голову, и, если б Богдан не держал ее за поясницу, она опрокинулась бы на спину. Он осторожно опустил женщину на землю, слегка притрушенную соломой…

На крыльце дома сидела ее мать-старуха. Она даже не подняла головы, когда Сократилин проходил мимо нее. Сократилину почему-то не было стыдно перед старухой ни капли. Хотя ноги у него и обмякли и плохо повиновались ему, он прошел по двору, громко стуча сапогами, и так хлопнул калиткой, что закачалась ограда палисадника. Потом он нарвал травы и долго и старательно вытирал запачканные землей колени. Хотя это было совершенно ни к чему. Никто бы и никогда бы не подумал, что колени у солдата грязные не оттого, что он ползал по-пластунски.

«Зачем все это надо было? — спросил себя Сократилин и сам же ответил: — Совершенно ни к чему».

Он косил картофельную ботву, стараясь не думать о женщине. Но все думал о ней, видел ее перед глазами и искал предлог опять встретиться с ней.

Предлог нашелся. Опять выручила коса. Он сам отнесет ей эту счастливую косу. В последний момент Сократилин струсил. Ему стало стыдно, а почему — он и сам бы объяснить не мог. И он приказал отнести косу Могилкину. Вернувшись, Могилкин доложил Сократилину, что хозяйка велела сказать ему, что если опять понадобится коса, то пусть приходит.

— Воздух!

— Воздух! — заорал Левцов.

— По щелям! Сидеть и носа не показывать! — закричал Сократилин.

Самолеты выскочили из-за леса, темнеющего на горизонте. Они шли широко растянутой цепью. Сократилин узнал двухмоторные бомбардировщики «дорнье». Их сопровождала пятерка «мессершмиттов». Они обогнали «дорнье» и пронеслись над дорогой, обстреливая ее из пулеметов. Дорога в один миг опустела. Застигнутый «газик» пытался проскочить в город. «Мессер» расстрелял «газик» у крайнего дома. Сухо, отрывисто затявкали зенитки. «Мессершмитты» атаковали зенитчиков и засыпали батарею мелкими бомбами. В густой пыли, захлебываясь, лаяла зенитная пушка. А «мессершмитты» теперь сновали над рекой, били по переправе, по домам правобережной части города.

Сократилин опустился в щель. Когда над его головой от крыла бомбардировщика плавно выскользнули две блестящие сигарообразные бомбы, и, сверкая на солнце, с визгом понеслись по касательной, и, нырнув в Волхов, подняли вместе с высоченным столбом воды обломки досок, он сказал: «Хана переправе!»

Богдан сел на дно окопа и с тоской прошептал:

— Опять железный дождь. Когда же он кончится?

Сократилин давно привык равнодушно глядеть на смерть. Артобстрелы, танки — все это стало для него обычным и довольно-таки скучным делом. А вот к бомбежкам он так и не смог привыкнуть. Богдан отроду не был трусом. Разрыв снаряда, мины можно предугадать, с ползущим на тебя танком можно бороться, но, когда над головой воет бомба, человек становится совершенно беспомощен, ему остается только сложить руки и ждать…

Привалившись к стенке окопа, Богдан думал о женщине: «Хорошо бы прожить еще хотя бы до вечера, и тогда б обязательно я с ней встретился и поговорил бы. И не так, как у нас получилось. Просто обнял бы я ее, положил бы на ее мягкую руку голову и уснул. Как долго этот проклятый день тянется! Поскорей бы вечер. Вечером немцы не полезут. Они уважают ночь. И очень хорошо делают. Ночь дана человеку для отдыха. А если пойдут — зубами буду им глотку грызть. А ее не отдам!»

— Попали, попали. Ура! — закричал Могилкин.

Снаряд ударил бомбардировщику в крыло. От взрыва самолет подбросило, он перевернулся вверх пузом, летел так несколько секунд и вдруг, задрав вверх хвост, завертелся, сверлом врезался в землю и выпустил на город тучу копоти. Немцы навалились на несчастную батарею, сбросили на нее весь груз, смешали все с землей и пылью и прострочили пулеметами…

Минут пятнадцать рота младшего политрука Колбаско наслаждалась тишиной. А потом появились они, и не обычно, не так, как всегда. Обычно появлялись первыми мотоциклы. Они неслись на бешеной скорости, стреляя на ходу куда попало. Когда же по ним открывали огонь, мотоциклы поворачивали и с такой же бешеной скоростью неслись назад. И тогда выдвигались танки. На этот раз немцы, видимо, решили угостить новинкой. Вперед они пустили бронетранспортеры.