На ее глазах выступили слезы. Она обвила меня свободной рукой и прижалась ко мне всем телом.

— Держись за меня крепче, — взмолилась она. — Держись изо всех сил. Не позволь ему тебя забрать.

— Я не позволю, — пообещал я, обнял Лисану и поцеловал ее. — Я останусь с тобой.

Наши рты были так близко, что я чувствовал губами ее дыхание. По моим щекам катились ее слезы. И снова боль полоснула мне спину. Я вскрикнул, но не отпустил Лисану. Еще удар — вплотную к первому. И еще.

Теперь они следовали один за другим, словно порка, и каждый ложился рядом с предыдущим. Я откликался на них помимо воли. Спина тела, которое я придумал для себя в мире Лисаны, превратилась в кровавое месиво. Кровь струилась по моим ногам, и я дрожал от боли, но не разжимал рук. Больше я ничего не мог сделать, не мог никак защитить себя от жадных птиц, напавших на меня в другом мире.

Так продолжалось очень долго. Когда Лисана больше не смогла удерживать мое тело из-за нанесенных ему повреждений, когда я рухнул на колени, стеная от боли, она все равно осталась рядом, с плачем сжимая пучок волос на моей макушке.

Впервые мы встретились с ней врагами: я был воином Девара, а она охраняла мост сновидений, и она точно так же схватила меня. И когда я рухнул в пропасть, она не разжала пальцев и вырвала из меня клок личности. Она сохранила его, и из него вырос мальчик-солдат. Но никто из нас не знал, что станется со мной на этот раз. Я даже не был уверен, выдернет ли меня из ее мира. Возможно, когда Орандула закончит с этой пыткой, он отпустит меня, и я смогу исцелиться и остаться с Лисаной.

В мое затуманенное болью сознание ворвалась еще более страшная мысль. Может быть, мучения никогда не прекратятся. Может быть, именно это он имел в виду, когда требовал себе мою смерть. Что даже после того, как моя жизнь подойдет к концу, я не изведаю покоя. Такая судьба казалась слишком жестокой, чтобы о ней задумываться; может ли кто-то, пусть даже бог, поступить так?

— Конечно, я могу, — заговорил со мной Орандула — впервые с тех пор, как эта пытка началась. — Но мы с тобой сошлись на другом. Ты сказал мне, что я могу забрать твою смерть. Так я и сделаю.

— Пожалуйста! Будь милосерден, — взмолился я.

— Но я не бог милосердия. Я бог равновесия.

— Во имя доброго бога, прошу тебя, прекрати! — продолжал умолять я.

— Я не знаю этого самого доброго бога. Честно говоря, иногда я думаю, что он — любой бог, который дает тебе желаемое. А таким образом, возможно, все мы в свой черед становимся твоим добрым богом.

— Тогда стань для меня добрым богом сейчас, — попросил я.

Я не чувствовал ничего, кроме боли. Солнечный свет на моих листьях растаял. Лисана больше не сжимала мою руку, исчезла даже ее хватка на моих волосах. Остался лишь я и вечное наказание этого бога.

— Бог равновесия, уравновесь же это: эту справедливость, которой от меня требуешь ты, с милосердием, о котором прошу я.

Новая жгучая полоса боли. Не та ли это порка, которой я избежал в той, другой жизни? Уравновешивает ли эта боль сейчас ту, что я не испытал тогда? Бессмысленный вопрос.

Казалось. Орандула отстранился от того, что он делал со мной.

— Уравновесить справедливость милосердием? Но справедливость, конечно же, можно уравновесить только несправедливостью.

Слова с грохотом рушились и сталкивались в моей голове. Если милосердие не является справедливостью, будет ли несправедливостью проявление милосердия?

Клювы шарили в моих кишках, хватали и дергали, тянули и отрывали кусочки того и этого.

— Пожалуйста. — Кроме Орандулы, мне не с кем было говорить во всем мире. — Пожалуйста, пусть это закончится.

Я и не подозревал, что собираюсь умолять об этом. Но все же слова сорвались с моих губ.

— Очень хорошо, — ответил бог.

И я познал темноту.

Темнота. Полнейшая темнота. Но не покой. Мое тело купалось в боли. Кожа лица, руки и ноги, спина и живот пылали, словно от жестокого ожога. Так и было. Собравшись с мыслями, я осознал, что произошло. Я обгорел на солнце. Девара бросил мое тело на солнцепеке, и я весь обгорел. Теперь я вспомнил. Вскоре я открою глаза и окажусь дома, в собственной постели. Моя мать будет рыдать у изголовья, а отец — стеречь мой сон.

Я возвращался к самому началу. Туда, где я мог сделать другой выбор и прожить жизнь заново. Я не повторю прежних ошибок. Я стану сильным и решительным. Отец будет мной гордиться. Я стану офицером королевской каваллы. Мои мать, брат и сестра не умрут от чумы, которую я спустил на Гернию. Старый бог вернул меня туда, где все началось, в тот день, когда Девара послал меня сражаться с древесным стражем и я проиграл. Было ли это смертью? Той смертью, которую забрал старый бог?

— Ты даже отдаленно не прав, — заметил Орандула.

В его голосе слышалось веселье. Вверху зашелестели ветви под тяжелым телом, затем оно поднялось в воздух с хлопаньем крыльев, почти сразу стихшим. Я изо всех сил вслушивался. Он исчез. Где же я нахожусь?

Я ничего не видел, но мог слышать. Звенящая тишина переросла в неумолчный стрекот ночных насекомых. Я принялся осторожно проверять прочие чувства. Я чуял запах и ощущал вкус крови. Болью гудело все мое тело, но в ней выделялись и отдельные нотки. Я сильно прикусил язык. Голова раскалывалась. Внутри что-то ощущалось неправильно, словно кишки уложили как-то по-новому. Я разобрался с мучительными ощущениями и понял, что я сижу. Я попробовал шевельнуться, сдвинуть хотя бы одну ногу и закричал от острой боли, разбуженной движением. Я снова замер неподвижно.

Темнота оказалась облачной ночью. Она тянулась очень медленно и подошла к концу незадолго до того, как я пришел к выводу, что темнота ничуть не страшнее ночи. Однако приход зари, пролившей тусклый свет сквозь кроны деревьев, принес новые ужасы. Я мог видеть, и от увиденного меня замутило.

Я сидел там же, где меня оставили спеки. Клювы стервятников, обрывавших плоть с моего тела, искромсали заодно и ткань с веревками. Я остался голым. Повсюду были разбросаны клочья гниющей плоти. Мое разложившееся тело превратилось в слизистые отбросы, усеивающие землю вокруг меня. Сквозь них ветвились бледные корни. Но не это ужаснуло меня.

То, что осталось от моего тела, выглядело чудовищно. Покрывавший меня слой кожи был таким тонким, что я видел сквозь него. По мере того как светало, зрелище становилось все более пугающим. Красные мышцы, белые сухожилия, темные вены. Выступающие кости и хрящи, просвечивающие сквозь кисти рук. Дышал я короткими рваными всхлипами. На миг я задумался, как выглядит мое лицо, и порадовался, что не узнаю этого.

Поднимающееся солнце наполняло мир светом и оттенками. Мое тело вызывало все большее отвращение. Я отвел от него взгляд и осмотрелся. Дерево Лисаны было пышным и здоровым. Я поднял взгляд — надо мной высилась моя собственная каэмбра, вдвое выросшая с тех пор, как я в последний раз ее видел. Я был благодарен ей за густую лиственную тень, поскольку опасался того, что может сделать солнце с моим почти лишенным кожи телом. Вся его поверхность горела, словно ободранное колено.