– Спите?

* * *

Вадим, конечно же, не изменился. У него только прибавился крестообразный шрам под правым глазом, от которого этот глаз казался шире. Да теперь, когда он разделся, я увидел еще один – длинный и узкий, через все левое бедро.

– Хорошо тут у вас, – сказал Вадим. Море плавно набегало на наши ноги, волны фосфоресцировали, и казалось, что ступни одевает бледный огонь. – Спокойно, тихо…

– Да, тихо, – подтвердил я. И кивнул на его бедро: – Ятаган?

– Ятаган, – нехотя кивнул он. – Уже давно…

– А на лице? Это же от стрелы… Неужели ниггеры начали стрелять из луков?

– Нет, – ответил Вадим и, подавшись вперед, поднял гальку. Бросил ее в воду, и там родился водоворот огня. – Это на перевале Сен-Готард, два месяца назад.

– На том самом? – удивился я.

Вадим наклонил голову и добавил:

– Один швейцарец меня не понял. И наше непонимание дошло до последней ступени.

– Он никому об этом не расскажет? – усмехнулся я.

Вадим вздохнул:

– Да нет, думаю, он этим хвастается. Я сразу потерял сознание… Олег – ну, Крыгин – меня вытащил.

– Он тоже?.. – начал я, но Вадим не дал мне договорить:

– Все, кто не ушел с Саней, вместе со мной. Нет, Сергей с Ленкой своей – не знаю где. И Андрей подался куда-то в Сибирь.

– Вот как… – Я испытал некоторое разочарование. Мне хотелось бы узнать, как там Сережка, а он, оказывается, вообще пропал… – А вы что, сами по себе?

– Нас слишком мало, – покачал головой Вадим. – Мы присоединились к одному отряду… там в основном балканские славяне, но есть и еще кое-кто. Хорошие ребята, и сражаются хорошо…

– Никто не погиб? – спросил я. Вадим помотал головой, и мы замолчали. Надолго. Море продолжало гореть огнем, и пылающие следы рыб рассекали воду во всех направлениях. На острове было тихо, только в джунглях перекликались птицы и ночные звери.

– Я полтора месяца добирался сюда, – услышал я голос Вадима и медленно повернул голову в его сторону. – Долго, если честно.

– Долго, – согласился я.

– Я пришел, чтобы просить тебя вернуться к нам, Олег, – сказал Вадим.

– Да, – ответил я. Наверное, он этого не ожидал, потому что недоуменно посмотрел на меня. – Да, – повторил я. – Завтра мы пойдем отсюда вместе, втроем.

– Ты согласен?! – В голосе Вадима было изумление пополам с недоверием.

А я прочел вместо ответа:

Мы возвратимся из дальней дали

Стремя в стремя и бронь с броней.

Помнишь, как в детстве, когда играли

В рыцарей, верных всегда одной…[42]

И ощутил внезапное чувство… словно встал на место вывихнутый палец, к вывиху которого ты привык и уже не надеялся вправить.

Не смей живот сажать на рожон,

Прилюдной славы себе ища!

И раз добыл меча из ножон,

Подставь щита, да ударь еще!

Аль за спиной твоей не рать,

Аль на груди не кольцо-броня?

А чтоб коню рожна не принять,

Подставь щита да укрой коня!

Хоть конь-огонь, да и первый друг,

И как ни жаль его, гой-еси,

Когда шеломы трещат вокруг,

Подставь коня, а себя спаси!

Но коль товарищу смерть сулят

Побоища да пожарища —

Простит тебя мать – сыра земля, —

Подставь себя за товарища!

С. Боханцев

…Танюшка не спала – полулежала у пригасшего костра и, издалека услышав наши шаги, приподняла голову. Ее глаза поблескивали алыми и зелеными искрами.

– А я вещи собрала, – сказала она.

* * *

Драккар лежал на воде огромной молчаливой рыбой. На нем, конечно, все спали. Только на берегу, у небольшого костерка, сидела знакомая фигура… но я узнал мальчишку только когда он встал нам навстречу. Это был Лаури, и он улыбался.

– Девять месяцев, – сказал он. – Я собирался приплыть за тобой еще через три, да тут Вадим…

Я пожал его руку, натертую веслом до каменной мозоли.

– Ты был прав, – весело сказал я. – А я был дурак.

– Мы все частенько ходим в дураках, – заметил Лаури. Вадим с Танюшкой улыбались – даже скорей скалились именно что как дурачки, и я почувствовал: моя собственная физиономия тоже расплывается в глупую улыбку. – Это не так уж страшно.

– До Скалы-то довезешь? – спросил я, сбрасывая на песок заплечник.

– Не довезу, – отрезал Лаури. – А то еще по дороге потеряетесь месяца на три. Я вас прямо до Юлии доброшу. А там ведь близко, а, Вадим?

– Близко, – подтвердил он. – Э, постой, а ветра? Зима же…

– Выгребем, – уверенно отрезал Лаури.

И я, глядя на него, вдруг радостно понял: правда.

Выгребем.

ИЗ ДНЕВНИКА ЛОТАРА БРЮННЕРА

Сегодня утром погиб Юнгвальд. Он был последним из наших баварцев, кто оставался со мной. И лучшим фехтовальщиком из всех, кого я знал.

Впрочем, мы переживем его ненадолго. Нас осталось шестеро – двое парней, четыре девчонки – и нам некуда отступать. Смешно, что мы погибаем на Олимпе – горе богов. Но, во всяком случае, урса не подняться к нашей пещере, пока у нас остаются патроны, а их еще тридцать два в «дегтяре» Сашки и пять в моем «браунинге». Потом… никакого «потом» у нас не будет.

Вечер, и я пишу эти строки при свете костра. В блокноте моем еще довольно много чистых листов. Таня спит по другую сторону огня. Я вижу отсюда огни вражеских костров внизу на склоне.

Все будет кончено завтра. К чему тянуть? Без пищи и воды мы продержимся тут три-четыре дня. Не думаю, что явится помощь, – да если и явится, то урса все равно слишком много… Завтра мы с Сашкой убьем девчонок и пойдем вниз – убивать, а потом умереть. Мы все уже договорились обо всем. Таня сама предложила. Это ужасно, но я знаю, что с ними сделают, если возьмут живыми. А мы все сделаем быстро. Во всяком случае – не увидим и того, как они будут умирать от жажды, и сами не будем умирать от нее.

Ночь прохладная. Вот чего действительно страшно жаль – так это того, что я не увижу лета. Я так хочу увидеть настоящую зелень на деревьях и ощутить теплый ветер… Но ничего этого не будет для меня. Если думать про это, то страх пополам с тоской выкручивают внутренности, как мокрую грязную тряпку. Унизительно так бояться смерти, но я боюсь, хотя я германец и воин.

Или, может быть, это не страх. Почти восемь лет я жил здесь. Больше семи водил по миру людей, которые мне верили, теряя их и встречая новых… и опять теряя. Это было тяжело, интересно, страшно и увлекательно. Но я так и не смог понять, в чем участвую, кому и зачем это нужно, по каким законам живет этот мир?