— Oukh, oukh. Мои люди — остроготы. Они не нуждаются в крыше над головой или в мягких подушках. Я размещу их здесь, во дворе. А что касается слуг, сначала я попросил бы прислать к нам лучшего врача города. Я хочу, чтобы он заверил меня, что принцессе не повредило слишком долгое путешествие.

— Личный iatrós[252] императора, почтенный Алектор, прибудет сюда без промедления. — Затем он добавил со злобностью, свойственной евнухам: — Я не мог не заметить, что вид у принцессы не слишком цветущий, несмотря на юный возраст.

Это замечание я также проигнорировал. Когда обе женщины со своим вооруженным эскортом присоединились к нам, Амаламена послала мне озорной взгляд заговорщицы, после чего снова одарила Мироса холодным кивком, показав этим без слов, что дом подходит. Я слез с Велокса и приказал лучникам снять с вьючных лошадей тюки с подарками, которые мы привезли с собой, и вручить их помощникам Мироса. После того как с этим было покончено, Мирос продолжил:

— Как видите, принцесса, маршал, ваше жилище приспособлено для всевозможных удовольствий. Неподалеку находится ипподром, где вы сможете насладиться играми, скачками и театральными представлениями. А вон там церковь Святой Софии, где вы сможете отправлять богослужения. А вон Пурпурный дворец, где вас примет император…

— Надеюсь, — сказал я, — мы здесь особо не задержимся и нам не придется слишком много развлекаться или слишком долго отправлять богослужения. Когда Зенон примет меня?

— Ouá… ну… э… как бы это сказать… Вам понадобится, конечно же, довольно много времени, чтобы подготовиться к встрече.

— Что ты имеешь в виду? Я готов встретиться хоть сейчас.

— Oukh пожалуйста! Ну как ты не понимаешь! Необходимо соблюсти формальности. Тебя предупредят о встрече по меньшей мере за сутки, чтобы ты смог провести целый день, соблюдая пост.

— Пост? Я здесь не для того, чтобы получить святое причастие.

— Хм. Ну, ладно. Слушай внимательно и запоминай. Рано или поздно тебя проводят в приемную Пурпурного дворца, где будут выставлены твои дары императору. Когда ты направишься к трону, то по дороге три раза остановишься и почтительно постоишь. Когда же ты окажешься перед императором, тебе не надо падать ничком proskynésis[253], поскольку у тебя статус посла. Ты должен просто преклонить перед ним колени…

— Замолчи, евнух! — воскликнул я грубо и зло. — Я не какой-нибудь жалкий проситель, который пришел скулить и пресмыкаться!

— Да неужели? — спросил он спокойно. — За мою долгую бытность управляющим каждый посланец из-за границы приходил либо сообщить об объявлении войны, либо умолять императора подарить что-нибудь кому-нибудь. Выходит, ты прибыл, чтобы объявить войну?

Я ответил не сразу: во-первых, я от злости потерял дар речи, а во-вторых, перехватил удивленный взгляд Амаламены, напомнивший мне, что я здесь для того, чтобы умолять Зенона кое-что даровать. Мирос воспользовался моей заминкой, чтобы продолжить:

— Император не заставит тебя долго стоять на коленях, он вскоре разрешит подняться. После этого ты передашь Зенону приветствие от короля Теодориха — постарайся не говорить о нем как о собрате нашего императора. Все младшие правители — его сыновья. Император поблагодарит тебя и Теодориха за дары, которые ты привез. После этого он назовет тебе день, когда ты сможешь снова вернуться в Пурпурный дворец, чтобы обсудить дело, которое привело тебя сюда. — Управляющий зевнул прямо мне в лицо. — Объявить войну, или что там у тебя еще.

Я стиснул зубы и наконец произнес:

— Поскольку ты шпионил за нами с самого начала нашего путешествия, то должен знать, зачем я здесь.

— Я не шпионил, поэтому и не знаю, — произнес Мирос, с трудом сдерживаясь. — Наш katáskopoi впервые обнаружил тебя в долине Роз. Я не знаю даже, откуда ты пришел.

— Хорошо, я все расскажу твоему императору Зенону, но не позднее завтрашнего дня. Дело у меня срочное. Я, так и быть, преклоню колени, чтобы потешить тщеславие Зенона, но я не стану ждать. Позаботься, евнух, чтобы все обошлось без формальностей и проволочек.

— Это неслыханно!

— Теперь ты услышал об этом. И ты можешь намекнуть Зенону, о чем пойдет речь. Теодорих освободил Сингидун от сарматов и теперь сам удерживает город. Он намерен удерживать его и впредь. Теодорих может превратить Сингидун в опорный пункт и оттуда устраивать набеги как в Восточную, так и в Западную империи.

— Этого не может быть! — выдохнул Мирос. — Сингидун принадлежит Теодориху? Будь сие правдой, мы, разумеется, уже знали бы об этом!

— Получается, твои шпионы и pháros способны не на все. Верно? Однако я здесь для того, чтобы сообщить: Теодорих согласен на определенных условиях передать этот важный город империи. Августейшему Зенону или менее августейшему Ромулу — или вообще какому-нибудь императору, который заплатит за него лучшую цену и сделает это быстрей остальных. Ступай сообщи об этом Зенону. И передай ему, что наша встреча состоится завтра. Поторопись! — Сказав это, я протиснулся мимо евнуха во двор, ведя Велокса таким образом, что Миросу пришлось отскочить, иначе конь отдавил бы ему ноги. Я обернулся только для того, чтобы добавить: — И не забудь поскорее прислать ко мне того лекаря Алектора, о котором ты упоминал.

Я бросил поводья Дайле и велел ему присмотреть за тем, как наши люди располагаются во дворе. Когда мы с Амаламеной направились к дому, она посмотрела на меня удивленно и сказала:

— Я предупреждала, что тебе могут оказать здесь не слишком-то теплый прием. Но ты, по крайней мере, добился того, что нас примут. Думаю, ты правильно сделал, что отдавал приказы этому человеку как настоящий острогот.

— Thags izvis, — ответил я и проворчал: — Боюсь, я все же поступил не совсем так, как нужно. Раз я являюсь королевским маршалом, то мне следовало вручить верительные грамоты.

— Помнишь, что писал Аристотель? — спросила принцесса. — Красота человека является лучшей рекомендацией, чем верительное письмо. И не надо фыркать, Торн. Ты и впрямь красив. — Она рассмеялась, но не надо мной. — Вспомни также, что рассказывают об этих греках — сколь многие из них испытывают слабость к красивым мужчинам.

Мне не очень-то понравилось, что Амаламена снова подсмеивается надо мной и считает меня мужчиной, который привлекает других мужчин. Тем не менее высказывание Аристотеля заставило меня призадуматься.

* * *

Oikonómos не преувеличивал, расписывая удобства дома для гостей, а также красоту и почтительность рабынь-хазарок. Принцесса со Сванильдой и я вместе со своими лучниками сразу же направились в купальни — не знаю, как прислуживали женщинам, но нас, мужчин, не только со сладострастием раздели, умастили маслом, как следует выкупали, высушили и напудрили, но и одарили такими вздохами, подрагиванием век и незаметными ласками, что не осталось никаких сомнений в том, что подозрения Амаламены справедливы. Хазарки желали обслужить нас и иным способом. Конечно же, я не сомневался, что мои телохранители позднее воспользовались услугами рабынь, а вот я — нет. Боюсь, я слишком долго пробыл рядом с бледной «Луной Амалов». Темноволосые и смуглые хазарские девушки не привлекали меня. Кроме того, я был твердо уверен, что все они являлись katáskopoi, и мне не хотелось, чтобы Миросу и Зенону доложили о моей чувственности, похоти, стыдливости или еще о чем-нибудь столь же интимном.