— Извини, Иосиф, если я обидел тебя своим неудачным сравнением. Поверь, я глубоко уважаю тебя и ценю как талантливого человека и блестящего разведчика-нелегала… Лично я считаю тебя асом нашей внешней разведки.

Что говорил дальше полковник Павлов, Григулевич не слушал: он вспоминал и размышлял о больших и малых несправедливостях в своей жизни. «О, Господи! Сколько раз я рисковал собой и женой в разных странах мира, работал, не зная отпусков, сразу в трех направлениях — коммерческом, дипломатическом и разведывательном. И что в конце концов получил за все это? Ничего! Выжали, что могли, а теперь, как корку лимона, выбрасывают на помойку. Надо же, потерял в один день все — и работу в разведке, и пусть не громкое, но все же известное в дипломатическом корпусе имя и должность дуайена стран Центральной Америки… Да и в коммерции я тоже был не последним человеком. Теперь все это похоронено…»

В этот момент ему казалось, что под ним разверзлась земля и он летит в бездну. Тут он встрепенулся и задал вопрос:

— Скажите мне, Виталий Григорьевич, кто дал вам указание провести со мной эту беседу?

Павлов, встревоженный таким неожиданным каверзным вопросом, не знал, что и ответить. Потом чуть слышно произнес:

— Александр Михайлович Коротков.

Несколько секунд Григулевич задумчиво молчал, потом вдруг оживленно заговорил:

— Я где-то читал, что у эскимосов, когда их соплеменник становится староват для того, чтобы охотиться или ловить рыбу, его сажают на льдину и отправляют в открытое Гренландское море, где он замерзает или становится жертвой белого медведя. Первобытная жестокость, не правда ли?! Вот также безжалостно вы вышвыриваете и нас с Лаурой из разведки! А ведь мы могли бы еще с большой пользой для страны работать. Мне, например, всего сорок лет. — Каждое его слово шло из глубины души, и выражение лица подтверждало это. — Вот и передайте мою байку об эскимосах товарищу Короткову. И скажите ему прямо, что он и все те, кто принимал решение о списании меня с Лаурой в архив разведки, совершают большую ошибку…

Павлов в ответ кивнул:

— Я очень сожалею, что твои слова не слышат сейчас Серов и Коротков! Было бы очень хорошо, если бы они услышали это от тебя самого…

Но Григулевич не среагировал на его реплику, он вдруг почувствовал, что у него еще сильнее начинает болеть голова, и потому надолго умолк.

Павлов, решив сменить тему разговора, спросил:

— И чем ты думаешь теперь заниматься?

Иосиф несколько раз передернул плечами.

— Своим сообщением вы поставили меня в очень трудное положение. У меня даже и в мыслях не было раздумывать, чем дальше заниматься. Я был уверен, что моя нелегальная разведывательная деятельность будет еще долго продолжаться «в поле». Пока я не знающем буду заниматься. — И он глубоко задумался. Понимая, что теперь предстоит играть до конца жизни одну лишь роль — роль настоящего Иосифа Григулевича, он испытал настоящий легкий шок.

— Поймите меня правильно, Виталий Григорьевич, — заговорил он тихим голосом, — говорить сейчас, чем я буду заниматься, очень тяжело. Согласитесь со мной, что нельзя уйти из разведки «в поле» так, как уходят с работы из закусочной или ресторана. Почти двадцать лет разведывательной деятельности за рубежом, да еще два года секретной подготовки в Москве очень много значат в моей жизни. Я уже говорил вам, что разведка была главным делом нашей жизни. А теперь, когда мы отвергнуты по чьей-то недоброй воле, само существование теряет для нас всякий смысл, все пойдет теперь вкривь и вкось…

— Но еще не поздно одуматься, — прервал его Павлов. — Еще можно вернуться к нашему предложению. Стоит мне только сказать Короткову, что ты согласен, и вопрос о продолжении твоей работы в нелегальной разведке будет решен.

— Не надо, Виталий Григорьевич, лукавить. Наш разговор начинает походить на игру, и я начинаю уже терять терпение. Раз уж я сказал, что отвергаю ваше предложение, то все… точка!

Павлов в душе был согласен с ним и, с трудом подбирая успокаивающие слова, сказал:

— Твое решение мне понятно. И все-таки ты должен сообщить, чем будешь заниматься на гражданке. Ты же знаешь, что мы, разведчики, не любим ожидать от своих коллег каких-либо неожиданностей.

Подумав секунду-другую, Иосиф спокойно ответил:

— Я же говорил, что пока не знаю. Начну, наверное, писать мемуары… А там посмотрим, куда поведет моя путеводная звезда.

— Но имей в виду, о нелегальной разведке ты не должен ничего писать. Кстати, ты обязан дать нам подписку о неразглашении сведений, составляющих государственную тайну.

Григулевич фыркнул и, распрямив плечи, с достоинством ответил:

— Не беспокойтесь, Виталий Григорьевич, о разведке я писать не буду хотя бы уже потому, что ее руководство несправедливо закрыло передо мною двери! Мне есть о чем писать. Вы же хорошо знаете, я исколесил вдоль и поперек всю Америку, в некоторых ее странах жил и работал от месяца до трех лет. Был свидетелем и участником многих политических событий и житейских коллизий в те славные для меня годы. Я впитал в себя национальные культуры, обычаи и традиции латиноамериканских народов, их быт и нравы. Я жил среди этих прекрасных людей и любил их, они чувствовали это и потому признавали меня своим соотечественником. Мне всегда было хорошо с ними, я был счастлив с ними…

Павлов раздумчиво разглядывал его, как рассматривают загадочную картину, и только теперь начинал понимать, в чем была притягательность разведчика-нелегала Иосифа Григулевича, почему души латиноамериканцев и итальянцев с югославами были распахнуты перед ним: он покорял их своим отношением к ним, своим умом и глубиной познания и понимания их проблем.

Пропустив мимо ушей то, о чем говорил раньше Григулевич, Павлов прервал его:

— Скажи честно, Иосиф, о чем конкретно ты намереваешься писать?

Григулевич задумался, уносясь своими мыслями в страны американского континента — в Гавану и Буэнос-Айрес, в Монтевидео и Рио-де-Жанейро, в Сантьяго и Ла-Пас, в Мехико и Сан-Хосе, в Лиму и Боготу.

— Я буду писать о том, о чем лучше меня никто в Советском Союзе не знает и никогда не знал. Я расскажу советским читателям о красоте и темпераменте бразильянок и костариканок, о мексиканской и перуанской кухне. О национальных обычаях кечуа и майя, об искусстве аборигенов — белых туземцев… О манерах уругвайцев и боливийцев… О сдержанности чилийцев и культуре аргентинцев. И, конечно же, о прошлом и настоящем народов тринадцати стран, в которых мне посчастливилось работать.

— Я рад за тебя, Иосиф, и уверен, что ты сумеешь так же быстро и удачно адаптироваться в Советском Союзе, в котором предстоит тебе проявить себя на новом поприще. Главное для тебя сейчас и потом, — не расшифроваться, суметь сохранить тайну о своей нелегальной работе «в поле».

Иосиф укоризненно посмотрел на него, но ничего не сказал в ответ и, посчитав что разговор подошел к концу, молча поднялся и вышел из-за стола со словами «позвольте мне откланяться».