тогда Мстислав счел ее слова за ложь, придуманную наскоро, чтобы спасти его жизнь. Самым заветным желанием Мстислава было вновь обрести свою Христю: настолько страсть его была слепа. Потому обрадованный тем, что счел за чудо, стал, как мать, заботливо ухаживать за Христей, приводить ее в себя, ласкать.

А Христя, потрясенная видом мужа, не переставала дрожать и плакать, отталкивала его и непрестанно повторяла — кровь!

Не мало времени понадобилось Мстиславу для сознания, что никто иной, как сам он, нагоняет на Христю такой страх и лишает ее самообладания. Пришлось, в конце концов, отступиться от нее и поручить заботам посторонних лиц, чтобы избежать дальнейших обмороков и криков. Она не выносила его вида и хмурила глаза…

Из числа бывших с ним людей он немедля послал двоих в город с приказанием нанять повозку и привезти с собой какую-нибудь старушку, чтобы ухаживать за несчастной. Посылать за всем этим в свою усадьбу было слишком далеко. Сам же стал издали присматривать за больной женой, прикрыв ее кое-чем, пока она лежала с закрытыми глазами.

Мстислав, подстрекавший против короля земских людей, ехал вместе с прочими, чтобы примкнуть к Круку и к Леливе. Он пылал местью и подзадоривал других, призывая их к насилию. А теперь, какое ему было дело до короля, до мести, до войны, когда он нашел Христю! Он забыл все и, отправив людей в стан, остался у жены.

Не скоро, уже к ночи, приехала подвода и знакомая мещанка, краковская бабка, не раз бывавшая в Буженине, так как слыла знахаркой. В это время Христя, истомленная голодом и плачем, уснула, лежа на земле. Ее осторожно подняли и уложили на повозку, а когда она, проснувшись, открыла глаза, то увидела над собой не страшного Мстислава, а лицо старушки, ухаживавшей за ней, как нянька за ребенком, гладившей ее головку.

Христя закрыла глаза и не хотела ни на что смотреть. Воз медленно двигался вперед, а за ним, верхом, Мстислав, который никому не хотел доверить Христю.

Везти больную в Буженин было слишком далеко; ближе было в Буру, где жила овдовевшая мать Христи. Туда был только день пути. Мстислав так и велел ехать.

Христя лежала на возу, как в колыбели; давала кормить и поить себя, не сопротивляясь, как ребенок. Все пережитое казалось ей сном; она воображала, что вернулись дни детства и юности, что она снова может быть счастливой, спокойной и любимой. Все же, что ей вспоминалось из недавнего бурного прошлого, казалось ужасным сновидением, канувшим в бездну. В ногах сидела на возу сгорбленная старушка; она так хорошо за ней ухаживала, так убаюкивала тихой песенкой. Мстислав намеренно ехал поодаль, чтобы ее не беспокоил ни конский топот, ни звяканье оружия. На другое утро надо было дать лошадям отдых и пустить их на подножный корм. Мстислав из жалости к несчастной продолжал от нее скрываться и отошел в сторонку, отдохнуть вдали от воза.

Старуха помогла Христе освободиться от платков, чтобы дать ей взглянуть на Божий свет. Она пришла в себя и, изумленная, повела вокруг черными глазами. Кругом стоял зеленый лес; было тихо и пустынно; птицы щебетали в чаще; над головами ширилось лазоревое небо. Лицо Христи прояснилось; она отвлеклась от прошлого и позабыла о своих тревогах.

Воз стоял у самого края большой дороги. Христя продолжала еще удивленными глазами разглядывать поляны и леса, когда вдали показались всадники.

Тянулся многочисленный отряд вооруженных земских людей, спешивших в Краков на зов главарей. Они ехали с прохладцей в почти уже миновали стоявшую в тени повозку, когда один из них, вглядевшись, громко и дико рассмеялся и на коне подскакал к самому возу.

— Эй, Болеславова Христя! Эй, Христя полюбовница! Что же ты покинула своего пана? — закричал он.

— Христя полюбовница! — повторяли за ним остальные, окружив воз с бессердечным смехом.

— Христя, а где твой маленький? Угодил ли в преисподнюю? Или, быть может, к самому Змею-Горынычу?

— Христя полюбовница! — кричали все, показывая пальцами.

— Извести проклятую ведьму! — закричали некоторые.

— Раздавить поганую распутницу…

— Христя! Христя! — только и слышалось со всех сторон… Под ударами жестоких слов, под градом полных ненависти взглядов, несчастная свалилась как убитая, закрыла руками лицо, забилась на самое дно повозки и опять стала кричать раздирающим голосом:

— Кровь! Кровь!

Сумасшествие вернулось. Мечась и дрожа, она закостенела с выражением безмерного страдания на судорожно искривленных губах. Когда на ее крик прибежал Мстислав, чтобы оградить ее от; оскорблений, то застал ее опять без чувств и почти без признаков жизни.

Ковда же безжалостные люди увидели его, то вместо того, чтобы внять мольбам и просьбам мужа, стали подымать его на смех. Мстислав бросился на них, как одержимый, и дело едва не дошло до кровавой схватки. Но главари сжалились над ним и, отобрав оружие, оставили лежать посреди дороги. Сами же, ускорив шаг, продолжали путь. Но и тут не обошлось без смешков и прозвищ, и срамных слов, предназначенных для Христи.

Когда толпа отъехала, старуха с трудрм привела несчастную в чувство. Жизнь почти оставила ее: она лежала в корчах, с пеной у рта и неподвижными глазами. А по мере того, как возвращалась жизнь, возвращались беспокойство, кровь и сумасшествие.

Мстислав, у которого во время рукопашной схватки у подводы вырвалась и убежала лошадь, пешком провожал Христю дальше к матери. И ему казалось, что он идет за гробом.

Когда показался господский двор усадьбы Гура, окруженный частоколом, Мстислав пошел вперед. Там хозяйствовал другой зять вдовы; Христина мать жила при нем.

С тех пор, как дочь опозорила ее дом, Сулиславова[23] не хотела ее знать. В Гуре было пусто. Сестра Христи еще лежала, не вставая, после недавней болезни, а Сулиславова вела хозяйство за нее и зятя. Большие крытые ворота были заперты; во дворе царила тишина.

Мстислав пробрался во двор через боковую калитку и застал мать на крыльце за пряжей. Увидев и узнав его, она бросила кудель, сама упала на землю, взмахнула руками и, вскочив, собралась убежать. Мстислав ее остановил.

— Матушка! — позвал он. — Умилосердись! Спаси меня и Христю…

Услышав имя дочери, старуха всплеснула руками, остановилась и воскликнула:

— Ошалел ты, что ли?

— Везу к вам Христю, мою несчастную Христю, едва живую. Она убежала одна из замка, где ее держали силой. Я нашел ее среди поля, бедную, больную…

Сулиславова, перепуганная, не зная, что делать, опять было пустилась наутек, но одумалась и возвратилась. Глаза ее наполнились слезами, сердце матери одержало верх.

— Вот ее везут, дорогая матушка, со стыда она еще не смеет