Н.К. говорил о Франсис, что она растеряла полезнейшие контакты в прессе и что у нас нет ни одного [дружественного] журнала, ушли Christian Science Monitor, а ведь дружили с нами. [Она] все спит, а этим ей заниматься не трудно[283], ибо на это много времени в день не уходит! Очень огорчает Н.К. спячка издательства.

Говорили о переводе комнат Пор[умы] вниз, в CorfonaJMundi, что Н.К. одобрил. У Н.К. все время мелькает в разговоре удивление по поводу жалования Енты (а Светик не получает!). Да и Юрий мне намекал на то, что она не выполнила свою миссию поддержания мира между всеми.

На чае были Н.К. и Юрий. Был разговор с Юрием о происшедшем за эти три года. Они, видно, все там знали. Вчера было собрание — с денежными делами плохо. Очень смеялись за валерианой, ибо Н.К. сказал, что Юрий за эти три дня болезни пополнел и заболел желудком от восьми стаканов молока с содой[284]!

Утром говорила с Н.К. об оплате учителям — в банке почти ничего нет, что делать? Н.К. говорит, что без ссуды невозможно дальше прожить, значит, что-то должно произойти. Если же заплатим учителям, а тут нам предъявят иск, что хуже — сплетня или иск? Значит, будем ждать и работать.

Затем Н.К. говорил, что опять получил письмо от Друга (Уоллес), будто Старый Дом[285] пронюхал об экспедиции, делает запрос, но он надеется, что все пройдет хорошо. Опять нелепо! Люди приглашены участвовать в экспедиции, через две недели им нужно ехать, и вдруг их еще проверяют! Но днем получили телеграмму от Райерсона, адресованную Юрию, о том, что все улажено и он просит Юрия приехать во вторник или понедельник.

Написала письмецо Енте сегодня, предварительно получив одобрение этого от Н.К., который сказал, что он приветствует мысль написать ей первой.

Днем все вместе выбирали картину для Друга — Фр[ансис], Нуця и я с Н.К. Узнали, что Ладен-Ла — тибетец, британский шпион — едет сюда, потом в Калиф [орнию], конечно, понятно [для чего: ] для слежки здесь и позже — опасный человек. Надеемся, что через Друга удастся его задержать и не допустить сюда. Новость очень неприятная. Н.К. очень сердечно говорил с нами, указал опять на то, чтобы пустить в ход марки и наши открытки через клубы, общества и т. д.

Вечером мы собрались для Беседы, затем вновь пили у нас валериану. Страшно подумать, что Н.К. так скоро уезжает.

Н.К. сегодня мне сказал, что он как бы целый день отсутствует — не чувствует себя здесь.

Создание комнаты Св. Сергия Радонежского

поработали немного над комнатой Св. Сергия. Франсис дала две свои иконы, мы — свою, мама — свою. Затем было собрание — Н.К. давал чудные идеи о членстве для R[oerich] Soc[iety] и освобождении от налогов. Я просила занести в протокол, чтобы мы достали обратно от Никаби письмо Н.К., гарантирующее 30 000 держателям облигаций. Это не понравилось Нетти и Луису. Но собрание было в общем приятно. После обеда днем с Клайд я, придя в свой кабинет, написала письмо В.К., продиктованное Н.К.

Н.К. мне сказал, что он уже всем говорил и мне теперь [говорит]: нужно употреблять высшую меру великодушия, не ожидая, чтобы ее применил раньше всего другой. Если это будет исполнено, будет успех. И [еще он советовал] собирать русских, приближать их, заводить связи с прессой. Также надо стараться искоренить пустоту [вокруг нас в смысле контактов].

Мы составили список для комитета Музея Рериха, говорили о младшем комитете Музея Рериха (из детей).

Все пошли смотреть комнату Св. Сергия. Я назначена хранителем этой комнаты, все директора будут иметь ключи. Комната готова.

Написано письмо Марголису от Н.К. и вручено ему лично. Вечером Н.К. зашел в студию посмотреть его работу, очень хвалил его, считает сильным и интересным, также и Юрий говорит это. Н.К. сказал ему: «Экспериментировать может тот, кто имеет на это право благодаря своему таланту, а вы его имеете».

Опять заходили в комнату Св. Сергия (Часовню). Мы ее очень любим.

Вечером пили у нас валериану с пасхой и составляли список для переписки — очень смеялись. Н.К. рассказал, как Микешин говорил: «Пусть я буду проклят, если съем еще что-нибудь!» Хохотали мы ужасно. Рассказывали смешные эпизоды про Ярую, также как его укусила его лошадь, а Енту лягнула лошадь Юрия, и она очень была этим обижена и потом полчаса ходила и сама с собою разговаривала. Н.К. спросил Нуцю, не знал ли он за ней такого.

Мы прошли днем в хранилище и нашли там (о ужас!) одиннадцать картин Н.К.!!! Кроме того, старую мебель, вещи Светика, иконы — безобразие, до чего мы отличились некультурным отношением к искусству.

О разном

Получили письмо от Гила Боргеса с полным утверждением Пакта их Комитетом — в апреле 1935 года Пакт должен быть признан всей Южной Америкой. Я вызывала по телефону Сутро. Она меня уведомила, что едет в Вашингтон с Рабиновым, который собирается получать огромные деньги за права на свою схему Я сказала ей о нем все, что следует, напомнив, что через пару лет она пожалеет о своей ассоциации с ним. Н.К. был очень недоволен ее легким отношением к большевикам. Они с Юрием уехали утром в Вашингтон.

Н.К. по возвращении от японского консула сообщил, что консул ему сказал о ненужности виз, ибо у них французские паспорта.

Катрин была у меня в кабинете, сказала, что пожертвовала бы иконы для Часовни Св. Сергия, если бы знала, что вся комната не будет разбираться и все дары не исчезнут. Я рассказала Н.К. Он сейчас же пошел со мной наверх в кабинет Енты, сказал ей, что во всем нужен порядок, что все будет записано, под контролем, ибо где порядок, там и ясность. Затем сказал, что раз нет употребления комнатам Енты — ее трем кабинетам, то их нужно разобрать (ибо он там ни разу не был), а ковер, стол и шкапик оттуда временно употребить для Часовни; стулья, танки Светика надо отнести на 25-й этаж.

Н.К. понимает и скорбит, ибо Катрин права в своем неверии в то, что пожертвования у нас вообще существуют, а не исчезают. Говорил, что Тарухан не имел права увезти к себе икону св. Сергия, а должен был перед нами протестовать против разрушения комнаты Св. Сергия, и мы все, умолчавшие об этом, виноваты. Недаром столько несчастий свалилось на нас. Опять Н.К. говорил, что он [Тарухан] для него «лакированный» — все себе на уме со своими Чураевками.

Жаль, что у Пор[умы] и Логвана «окисление» к Катрин — что-то, видно, произошло в их письмах с Ентой.