Та же самая старая комната. Все то же самое, но не совсем: Чизмен исчез.

Я прямо-таки видел, как он спускается по лестнице нашего факультета следом за Иниго Уайлдерхоффом. Проходит вестибюль и высокие стеклянные двери, спускается с крыльца и идет по дорожке, покидая пределы моей истории… Кутается в куртку, поскольку снежный вечер уже крадется меж деревьями, точно партизан-вьетконговец. Я зачем-то стал внимательно рассматривать собственную ладонь, восхищаясь механической работой ее мускулов… Возьми кружку. Крепко ее сожми. Пусть она до боли обожжет тебе руку. Теперь подними ее, поднеси к губам и сделай глоток чая. Чай с горных долин Даржилинга… Травянистый, солнечный вкус чайных листьев. Танин так и расцветал у меня на языке. Я восхищался крошечной копией Розеттского камня[225]у себя на столе; серо-розовой красотой собственного ногтя на большом пальце; тем, как легкие с наслаждением пьют кислород… Теперь встряхни эту коробочку, и оттуда вывалится несколько фруктовых «тик-таков»; кинь их в рот. Я прекрасно понимал, что это синтетика, сплошная химия, но в данный момент вкус это дряни воспринимался мной почти как звучание оды Китса «К осени»[226]. Ничто не делает повседневную жизнь столь прекрасной, как ощущение того, что тебя в конце концов решили не убивать. Хорошо. Теперь собери барахло, которое ты случайно сбросил на пол: стаканчик для ручек, пластмассовую ложку, закладку, коллекцию фигурок, собранных из «Лего». Мы с Джуно и Анаис время от времени посылали друг другу такие шутливые подарки. У меня собралось уже пять фигурок: космонавт, хирург, Санта-Клаус, Минотавр… черт, кого же я забыл? Я стоял на коленях, пытаясь отыскать пятую фигурку в путанице электропроводов, когда раздался сигнал моей электронной почты.

Черт побери… я же должен был связаться с Холли по скайпу…

* * *

Из динамиков донесся сильный чистый голос Аоифе:

– Криспин?

– Привет, Аоифе. Я хорошо тебя слышу, но почему-то не вижу.

– Ты должен нажать на маленькую зеленую иконку с надписью «Cyberauthor».

Ну, никак я не научусь правильно обращаться с современной техникой! Наконец Аоифе появилась на экране; она была у них на кухне в Рае.

– Привет. Рада тебя видеть. Как дела в Блитвуде?

– Я тоже страшно рад тебя видеть. Здесь все понемногу затихает на рождественские каникулы. – Мне было немного страшно задавать главный вопрос, но я все же задал его: – А как там сегодня наша больная?

– Не очень, если честно. Ей становится все трудней удержать в себе пищу, и спит она неважно. И голова у нее очень болит. Сейчас, правда, доктор ее усыпил… – Аоифе поморщилась. – Извини, я как-то не сумела подобрать нужное слово. В общем, примерно час назад она уснула. Она просила перед тобой извиниться, но сегодня она была не в состоянии… – Кто-то за пределами экрана что-то сказал ей, и она нахмурилась, кивнула и что-то пробормотала в ответ, но я не разобрал, что именно. – Послушай, Криспин, доктор Фенби хочет сказать мне пару слов, так что я передаю тебя тете Шэрон, если не возражаешь.

– Конечно, Аоифе, конечно, ступай! До скорого.

– Тогда чао.

Аоифе встала и исчезла с экрана, оставив после себя пляшущие пиксели; затем с другой стороны подошла сестра Холли, Шэрон. Она была более крепкой и, пожалуй, более земной, чем Холли, – в общем, по сравнению с Холли она была все равно что Джейн Остин по сравнению с Эмили Бронте, хотя вслух я сестрам никогда об этом сравнении не говорил. Но сегодня даже Шэрон выглядела совершенно пришибленной, но тем не менее бодро спросила:

– Привет, путешествующий по свету, как дела?

Ведь это Холли тяжело больна, Холли в критическом состоянии, а они всё продолжают спрашивать, как дела у меня!

– Хм… привет, Шэрон. У меня все отлично. Снег идет, и… – И Ричард Чизмен только что заходил и хотел меня прикончить за то, что я засадил его сперва в колумбийскую, а потом и в британскую тюрьму, и он там гнил четыре с половиной года, но, к счастью, почему-то передумал меня убивать. – Кто этот новый доктор Фенби, о котором только что упомянула Аоифе? Еще один консультант?

– Это не он, а она. Она из Канады. Училась вместе с Томом, нашим врачом общей практики. Она психиатр.

– Вот как? А почему твоей сестре понадобился психиатр?

– Видишь ли… доктор Фенби много лет занималась паллиативной медицинской помощью онкобольным, и Том решил, что Хол, возможно, станет немного лучше от того нового средства, с которым доктор Фенби – ее, кстати, зовут Айрис – уже давно и успешно экспериментирует в Торонто. Я все прекрасно понимала, когда она час назад объясняла мне принцип действия этого лекарства, но, боюсь, сама я толком повторить это не сумею, так что лучше и не пытаться. Том о ней очень высокого мнения, вот мы и подумали… – Шэрон во весь рот зевнула. – Извини, не очень-то вежливо с моей стороны, но все мы тут немного устали. О чем это я говорила? Да, об Айрис Фенби. О ней и ее средстве.

– Спасибо, что сообщила мне все это. Выглядишь ты совершенно измученной.

Шэрон улыбнулась.

– А ты выглядишь больным и бледным, как задница землекопа.

– В таком случае прибавь цвета изображению в твоем лэптопе. Например, придай моей коже приятный бронзовый оттенок загара. Послушай, Шэрон, Холли не… В понедельник не будет слишком…

Глава дома Сайксов выразительно посмотрела на меня поверх очков, довольно-таки сильных, надо сказать.

– Оставьте ваш траурный костюм в Нью-Йорке, мистер Херши.

– Может, мне что-нибудь привезти?

– Только себя самого. Оставь весь разрешенный по билету вес для Кармен и Габриеля. В данный момент Холли явно не требуются ни спиртное, ни шмотки.

– А она знает, что ее книга «Дикие цветы» снова заняла первое место по продажам?

– Да. Она сегодня утром получила мейл от своего агента. И даже сказала, что надо бы ей почаще умирать, раз это вызвало такой ажиотажный спрос на ее книги.

– Скажи ей, чтоб она, черт побери, не говорила таких мерзких вещей. Ладно, пока. Увидимся в понедельник.

– Благополучно тебе долететь, Криспин. И благослови тебя Господь.

– Когда она проснется, скажи ей, что я… Нет, просто скажи ей, что она самая лучшая!

Шэрон смотрела на меня под каким-то странным углом – таковы уж особенности скайпа – потом сказала: «Непременно», словно успокаивая перепуганного ребенка, и экран померк.

Теперь на писателя Херши смотрел только его собственный призрак.