– Кабы на змею не наступил, – озабоченно сказала Алевтина и, глянув на лес, долго вглядывалась в молодой березняк.

– Это что же деется? – услышал над своим ухом Гаврилыч медвежий рев свояченицы. – Они уже бела дня не боятся!

Гаврилыч глянул в ту сторону, куда глядела его супруга, увидал Галину, решительно движущуюся к ним, и сердце его дрогнуло. «Счас начнется», – подумал он.

– Алька, ты че молчишь? Бабы к твоему деду средь бела дня шастают. Может, подвинешься – место уступишь?!

– Кого городишь, – с досадою махнула на нее рукою Алевтина. – Трепешь че попало… Трекало!

Женщина, подходя к обедающим, приостановилась.

– Иннокентий Гаврилович, можно вас на минуту?

– О как! А здрасьте где?! – ледяным тоном заметила Васса. – Нерусская, что ль?

Женщина равнодушно глянула на Вассу, сорвала былинку и сунула ее в рот.

– Уступи мне ее, дед, – нервно рассмеялся Николай.

Гаврилыч нехотя поднялся. В спине его сильно дернуло. «Не натянуло бы от земли», – подумал он, держась за поясницу. Он глянул на Галину. Она похорошела за лето. Крупное ее, ладное тело загорело, зеленые глаза набрали густоту, стали как водоросли. «Русалка ты, русалка, прости господи», – подумал Гаврилыч.

– Ты чего себя так ведешь? – спросил он.

– Как? – дернулась она капризно, по-детски подняв губу.

Он выразительно глянул на нее. Она пожала плечами, мол, пожалуйста.

– Здравствуйте, – с вызовом произнесла. – Бог в помощь.

– Бог-то он Бог… Да будь сам не плох, – вздохнул в ответ Бегунок, растирая больное колено.

– Вот страмища! Хоть с… в глаза, ей все Божья роса, – хмыкнула Васса.

Галина со скучающим видом оглядела сидящих за скатерочкою.

– Я же вам говорила, я для них не человек. Что я поздороваюсь, что нет. Хоть плашмя ложись, я – чужая.

– Дак это, девка, везде так. Че ж с ветру пришла – сразу нигде не поверят. Особо у нас, в Култуке. Здесь сколь народу за века проходило!.. О-о-о! – Гаврилыч краем глаза следил за Алевтиной. Она старательно отводила от них глаза, делая вид, что занята обедом. Васса ж, напротив, не отрывала от Галины глаз. Впрочем, как и Николай.

– Да не воспитывайте вы меня. – Снисходительно улыбнулась ему женщина. – Я к вам по делу пришла.

– Каки дела-то? Покос!

– Вечером ко Изе приходите!

– Чего? Рехнулась?!

– Больше я ничего не скажу. Сами все узнаете.

У Гаврилыча дрогнуло сердце. Обернувшись, увидел ненасытное в любопытстве лицо Вассы. Алевтина трясла скатерку, а мужики уже правили косы. Нужно было брать в руки литовку… Не ровен час, придут тучи с Тунки.

Косили с вечера еще до легких сумерек. Вечером выпили. От усталости самогонка сладила, как медок. Но Гаврилыч понимал, что силы его на исходе. Каждый год сенокос давался все труднее, а ныне прихватило спину. Как у Николая. Да тут еще приспичило старой Сенцовой отбивать косу. Принесла и села посередь двора.

– Как на охоту, так собак кормить, – недовольно сказал Гаврилыч, открещиваясь от косы, – устал я, как собака. Ты неделю назад не могла принесть?!

Однако косу отбил, чуя стреляющую боль в спине.

– Все, – сказал он в полночь Алевтине, согнувшись крюком от боли, – намордовался… Продавай коня!

– Счас, – спокойно ответила ему Алевтина, – продала уже!

Тучи с Тунки припороли к рассвету, заклубились, засинели. Над дальними сопками забили молнии, и грохотало так, что дом содрогался. Гроза переплавилась в равномерный чередной дождь.

– Ну и хорошо, – сказала Алевтина. – Передых деду моему дает… дедушка Байкал.

Она затопила баньку и вышла к ручью за травкою.

Гаврилыч едва дополз до бани.

– Все, – почти на слезах сказал он. – Отсенокосил я свое.

– Ага, – так же ровно отвечала ему Алевтина. – Давно уж мы свое отсенокосили. Все отработали, а глянешь – только старики и тянут кругом… Ложись, говорю…

Она раздевала его сама, сноровисто, молча, а он чувствовал себя дитятею.

– Тяжело, однако, паря, помирать будет, – сказал.

– Легкая смертушка по легким людям ходит, – ответила она. – А мы уж помаемся.

Супруга нахлобучила на него старую солдатскую шапку и сама надела верхонки на руки. Полог жег пузо. Гаврилыч едва сдерживал стон, так нестерпимо было от жары и боли. И перед бабою стыдно за беспомощность свою. Первый жар на сухую спину. Прожег иглами. Потом баба сплеснула его тазиком теплой воды.

– Давай, – сказала, – разлягайся… А то скрючился, как дед.

– А я че, бабка? – пытался шутить он и глянул на нее. Супруга его постарше года на три, но нерожалая, ровная, всегда в одной поре и душею, и телом, и показалось ему молодою в пару. Разрумянилася, грудки острые, тельце подобранное… Давно уж не глядит он на нее по-мужицки… А как на Настю, дак и никогда… Сильные, цепкие ее пальцы забегали по спине. Она пристукнула его кулаком, мол, терпи-лежи, и впилася пальцами в позвоночник. Что-то хрустнуло в спине, он простонал. Она поддала жару и с усердием отхлестала его веничком.

– Пожалей! – едва выдавил он из себя. – Подыхаю.

– Не сдохнешь! Хапай воздух-то… Во! Рот пошире разевай. – Руки ее не отрывались от его спины. Летали над нею, как ласточки. – Пусть дыхалка работает…

В баню ввалилась Васса. В одной рубахе, уже красная от предбанничного жару.

– Помогу.

– Ешо чего! Иди, иди, – решительно и бесцеремонно заявила Алевтина, прямо двигаясь на родственницу. – Со своим мужиком я сама управляюся!

Она с особым акцентом отчеканила это – «со своим мужиком» – и добавила еще:

– Нечего на чужих мужиков смотреть!

Васса тут же сорвалась за дверью и долго недоуменно отпыхивалась в предбаннике. «Бабка еще – я те дам!» – с уважением подумал Гаврилыч. Из бани его выводили с Николаем. Уложили в разобранную чистую постель. Чаю дала Алевтина с вареньицем.

Дремал Гаврилыч недолго. Проснулся к полуночи. Умаянные за день бабы мирно сопели в горнице. В доме пахло миром, укропом, снедью, свежестью и чистотой. Вышел в ночь. аккуратно прикрыл за собою дверь родного дома.

Култук тонул в сырой байкальской тьме. Уже погасли огни в домах, и старик едва различал дорогу. Ночи на Байкале теплеют и набирают летний настой только к августу. А пока они стоят мразные, и Гаврилыч продрог до костей.

В доме Изы чуть светилось одно окошечко. Теперь Гаврилыч знал, что оно кухонное. «Дурак я старый, – думал он, – куда прусь, зачем?» Но что-то сильное, что выше его понимания, несло его к дому старой врагини. Калитка была не заперта. Гаврилыч, войдя в сенцы, открытые по случаю позднего гостя, предупредительно кашлянул. Ему тут же распахнули дверь. Войдя, Гаврилыч тут же сел на табуретку у двери.