— А где Маяковский? — растерянно спросил я.

— Какой такой Маяковский?

— Там, в холодильнике, раньше голова была… ледяная…

— Да, наличествовала… Теперь нет. На коктейли пустили…

В это время зазвонила «вертушка», у которой теперь на диске был не серпасто-снопастый герб, а двуглавый орел.

— Внимаю! — сказал Гера, сняв трубку. — Покорнейше благодарю… Сочувствую… Лучше из пушек… Конечно, поддержим! Всенепременно! Нет, треволнения те же: шляется разная бездарь — христарадничает…

Я выскочил из кабинета как ошпаренный и столкнулся с большой делегацией писателей во главе с Перелыгиным, державшим в руках страницу машинописного текста, как я потом понял, это было знаменитое письмо «Раздавить гадину!», в котором литераторы, ссылаясь на вековые гуманистические традиции российской словесности, требовали от президента во имя укрепления демократии разбомбить к чертовой матери парламент, а самых строптивых парламентариев развешать на фонарях вдоль Москвы-реки.

…………………..

Поляков назвал публикацию романа «Козленок в молоке» своим «возвращением в литературу». Что он имел в виду? То, что от первых повестей его, нынешнего, отделяла целая эпоха и он не мог и не хотел жить прошлыми заслугами. «Демгородок» и «Козленок…» — это были качественно и мировоззренчески иные вещи. С прежним творчеством их роднили все та же публицистическая страстность и органичное сочетание правды и вымысла, но это был уже другой писатель, с более обширным инструментарием, ни на кого не оглядывающийся и не испытывающий ученических комплексов. Поляков выступил как настоящий лидер гротескного реализма, им же по существу и укорененного в российской литературе того времени.

Неудивительно, что роман имел феноменальный читательский успех, несмотря на то что лишь единицы — главным образом принадлежавшие к писательскому иеху — узнали в его персонажах совершенно конкретных людей и вполне конкретные идеи и обстоятельства, которые так гротескно и убедительно изложил в романе автор. Прежде всего публика оценила сатиру на мнимые ценности, насаждавшиеся в обществе, на мнимых «гениев», разваливавших все, за что они брались. С другой стороны, автор учел интерес читателей к угадыванию и расшифровке реальных людей — писателей, скрытых за вымышленными именами. Громкий успех мемуарно-криптографического романа Катаева «Алмазный мой венец» был еще памятен Полякову, который хорошо знал и учитывал, создавая свои произведения, творчество предшественников.

В июле 1996-го газета «Мир новостей» писала: «На презентации «Козленка…», состоявшейся в Писательском клубе, где, кстати, разворачиваются события романа, товарищи по перу дали высокую оценку новому произведению, были даже лестные параллели с М. Булгаковым. Это в высшей степени удивительно, ибо роман — ехидная сатира на литературный мир и его обитателей…»

Литературовед и переводчик Юрий Архипов утверждал, что «Козленок в молоке» «не только выдерживает сравнение с «Театральным романом» Булгакова, но и явно затмевает его накатом остроумнейшего бурлеска».

«…Это событие, — писала о презентации романа «Правда», — привлекло, казалось бы, непримиримых антагонистов… Что это — способность быть приятным и нашим и вашим? Или же подлинный талант, который нельзя не признать? На презентации автор горестно заметил, что как сатирик он, видимо, обречен быть в оппозиции любому правящему режиму».

Вот как освещал это же событие «Московский комсомолец»: «…Роман вызвал широкий отклик в литературном мире. По свидетельству Юрия Полякова, никто не хотел узнавать себя в персонажах романа, но все охотно узнавали других, жали автору руку и хвалили за попадание в яблочко». Критик Александр Неверов в «Труде» писал, что автор одним из первых затронул технологию создания мифа как приметы нашего времени, когда имидж важнее сути, а впечатление окружающих — главная забота пиар-технологий в области искусства. Борис Соколов в «Новом книжном обозрении» назвал роман лучшим пока произведением писателя и высказал предположение, что «Козленок…» вполне может быть выдвинут на Букеровскую премию, первое присуждение которой Марку Харитонову писатель, в числе прочего, и пародирует. Забегая вперед скажем, что издательство «Ковчег» выдвинуло «Козленка…» и он попал даже в длинный список, но до короткого недотянул. Кто же оказался в шорт-листе в тот год, когда председателем жюри была Ирина Прохорова, покровительница авангарда и сестра олигарха? Вот этот перечень: Андрей Сергеев «Альбом для марок»; Петр Алешковский «Владимир Чигринцев»; Виктор Астафьев «Так хочется жить»; Андрей Дмитриев «Поворот реки»; Дмитрий Добродеев «Возвращение в Союз»; Нина Горланова и Вячеслав Букур «Роман воспитания».

Эти имена и сочинения мало что говорят современному читателю, в том числе и имя лауреата, Андрея Сергеева. Исключение, конечно, составляет Виктор Астафьев, которого обошли и «Букером», не говоря уже о Нобелевке.

«Нам открывается иной Поляков, с живым умом, мягким стилем изложения и острым отточенным слогом. С ходу видно, что работа над техникой письма стоит у него отнюдь не на последнем месте, — писал в «Московском вестнике» критик Илья Харламов. — Результат этого очевиден… В своем творении автор комбинирует лучшие стороны булгаковской традиции «Театрального романа» с сегодняшними реалиями постсоветской жизни… Ю. Поляков строит свой роман на гиперболе, но она не надрывна, не перетянута. Гипербола Полякова «не зашкаливает». Она лишь заостряет внимание. И еще книга наполнена юмором. Настоящим, тонким, не натужным. Книгу эту интересно читать…»

Александр Люсый в журнале «Литературная учеба» обращал внимание на эстетическую полемику в романе с постмодернизмом, удивляясь, почему до Полякова никто (видимо, кроме Булгакова) не написал о литературном мире, бытовавшем в формально неделимом Союзе писателей СССР.

Тот же Борис Соколов в большой статье, опубликованной в журнале «Дружба народов», отмечал: «Роман-эпиграмма… пародирует не только литературные нравы советского и постсоветского периода, но и новейшие литературные течения, включая постмодернистов и Сорокина. В данном случае высмеивается не только процесс создания литературных репутаций, но и эстетика постмодернизма — в поляковском ее понимании: для постмодернистов важен не текст, а контекст, восприятие и интерпретация текста».

В. Широков в «Независимой газете» назвал роман «энциклопедией литературного небытия», указывая тем самым на окончательный перестроечный развал в литературном мире.

Если составить краткий список произведений, опубликованных в 1994–1997 годах в литературном законодателе мод журнале «Новый мир», название псевдоромана «В чашу» (составившего интригу «Козленка в молоке») окажется достойным этого списка: «Введение в Авалианины камни», «Сквозь разломы оконченной жизни», «Я надуваю пузырь тишины и уклада», «Не узнавая языка», «Чудится, светит, мерцает», «Онлирия», «Аллилуйя», «Ив две и в четыре стопы», «Чаши маленьким богам», «В час разомкнутых объятий», «Мятные пряники времени в розовом клюве», «Осязание», «Из пламени рука», «Стоит, белеясь, Ветилуя…», «Воздушными глазами», «Колокола и облака», «Духи и буквы», «Музыка ребер», «Пробоина в воздухе», «Изморозь, оторопь…», «Окладбиществление», «Лизиум теней»…