– В ссылке в Казахстане Полина Жемчужина. Нормальные условия, помогаем. Она молодцом держится, ничего не просит.

– Баба стойкая, не совсем хорошо с ней получилось. Охаяли на весь свет, хоть и заслуженно. Здесь ее не хватает.

Маршал замолчал, пережидая пока подают чай. Берия пил крепкий с лимоном, на сталинский манер.

– А эту тварь Рюмина надо убирать немедленно. Еще месяц его работы, и мы все пойдем вслед за Абакумовым. Думаю, Рюмин уже получил показания от Майрановского и Эйтингона.

– Допускаю, что Майрановский мог поплыть, но Эйтингон станет держаться до конца. Наум Исаакович – разведчик крепкий. А Рюмина убрать сложно. Как-никак, любимчик и надежда Сталина.

– У Сталина была одна Надежда, и он ее пристрелил. Нет ничего более переменчивого, чем любовь вождя. «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь!» – Берия поднялся со стула, ознаменовав окончание обеда. – Серго, делай что хочешь, но мне нужны материалы по Майрановскому, лаборатории и врачам. Где сейчас Судоплатов?

– В Киеве, Лаврентий Павлович.

– Вызывай его срочно. Он мне здесь нужен.

– Слушаюсь, товарищ Берия. – Вдохновленный энтузиазмом шефа, Гоглидзе взял под козырек и вышел из залы.

Приказав Саркисову готовить выезд, Берия ушел к себе. Со второго раза завязав галстук нужной длины, он затянул широкий узел на шее.

Лаврентий Павлович старался не отставать от европейской моды. Из Англии доставлялись новые коллекции костюмов, по лекалам которых личный портной маршала товарищ Фурман шил для него гардероб.

Кортеж Берии состоял из трех гоновских[1] машин, но Лаврентий Павлович, то ли из скромности, то ли лишний раз не хотел раздражать Сталина, не любившего вооруженной свиты своего соратника, старался довольствоваться двумя ЗИСами. Охрана, находившаяся в хвостовой машине, передвигалась на ЗИС-110, сам Берия – на ЗИС-115, который отличался от предшественника капсульной броней и повышенной мощностью. На таком же автомобиле передвигался и Сталин, не тяготевший к роскоши мирового автопрома, как его вождь и учитель[2].

Лаврентий Павлович смотрел на осеннюю Москву сквозь толстые, с кулак, силикатные стекла, которые никогда не опускались. Саркисов сидел впереди, рядом с водителем. Все молчали.

Мысли возбуждали нервы. Берия лихорадочно мусолил шляпу, как Аладдин волшебную лампу. Его угнетало, что он не может рассчитать время до точки невозврата. Он пытался понять, когда ситуация вышла из-под контроля, когда ему, всесильному Берии, его партийному отряду неприкасаемых, сложилась оппозиция, готовая биться насмерть? Сколько раз он успокаивал себя, что бесстрашие врагов – всего лишь безумие, а безумцы всегда обречены. Берию многие считали авантюристом, но он никогда им не был. Каждая его операция или интрига отличалась тонким расчетом. Нанося удар, он всегда предвидел сокрушающую контратаку противника, но, точно рассчитав силы сторон, всякий раз выходил из схватки победителем.

Даже в мятежной юности Лаврик никогда не метил в вожди. Не трибун и не мыслитель, всего лишь дерзкий грузин с мутной биографией. До середины тридцатых партийные бонзы – мастера революционной фразы, объятые народной славой, видели в плюгавом кичливом товарище с южных окраин лишь выскочку, мелкого энкавэдэшного карьериста. Сколько таких сломали себе ноги, не сделав и трех шагов. Но Берия не споткнулся, он просто перешагивал через трупы тех, кто имел неосторожность его недооценивать. При этом Лаврентий Павлович никогда не был одержим властью, он всегда оказывался на ступеньку ниже, чем того заслуживал, и этим не тяготился. Наверное, поэтому вожди так близко подпускали его к себе, видя в нем воплотителя самых фантастических идей и не опасаясь конкуренции.

Плешивый, подслеповатый горец никак не мог претендовать даже на роль Председателя советского правительства. Так считал и сам Берия, пока в его руках не сосредоточилось все могущество Красной империи.

К концу 1945 года Лаврентий Павлович, держа в ножнах ядерный меч и управляя всесильной разведслужбой, вдруг осознал себя хозяином мира. Он мог уничтожить любого президента, разгромить любую армию, накрыть ядерным грибом любую державу. Но на родине Берия чувствовал себя Золушкой, в ком соратники видели лишь ломовую лошадь, готовые ее пристрелить, когда надорвется.

Будучи великолепным стратегом, Лаврентий Павлович понимал, что его звезда на Спасской башне зажжется только со смертью Хозяина. Идти в открытую против «друга Кобы» равносильно самоубийству. Оставалось не ждать, но готовиться, избавляясь или подминая под себя претендентов на советский престол.

Яд и кинжал – самые надежные союзники в борьбе за власть. Прагматизм Лаврентия Павловича стоял выше всех идеологических и национальных предрассудков. На передовой политической борьбы ему не нужны были собственные убеждения, он вполне довольствовался идеями Сталина. Когда в начале 1942 года чуть не потерявший Москву Верховный главнокомандующий предложил мобилизовать еврейскую интеллигенцию, которая расползлась по тылам от Куйбышева до Ташкента, Берия в сем замысле разглядел сверхзадачу. Идея Сталина была проста – собрать всех выдающихся и околовыдающихся советских евреев в финансово-политическое гетто, заставив их клянчить деньги на борьбу с фашизмом у своих иностранных собратьев. НКВД в кратчайшие сроки организовал при главном пропагандистском рупоре страны Еврейский антифашистский комитет. Курировать новорожденный комитет поручили старому большевику Соломону Лозовскому, а лицом и главным переговорщиком с еврейским миром стал худрук Московского государственного еврейского театра Соломон Вовси, известный под псевдонимом Михоэлс, чей двоюродный брат Меер Вовси служил главным терапевтом Советской армии.

Михоэлс с поставленной задачей справился успешно. Крупнейшая мировая организация по защите евреев «Джойнт», основанная в Америке, наладила потоки денег, оборудования, машин, оружия, медикаментов и еды в Советское государство. Именно по мировой еврейской линии организовали помощь в рамках ленд-лиза. Однако международное еврейство не ставило во главу угла защиту своих собратьев от нацизма, тем более что к концу 1942 года судьба Германии была предрешена. Дружба евреев и Сталина явилась скорее сделкой, нежели актом безвозмездного гуманизма. За поддержку Иосиф Виссарионович обещал отдать под еврейскую автономию весь Крым, где потомкам Моисея уже мерещилось независимое национальное государство – воплощение мечты, к которой они шли два тысячелетия.