Маренн не шелохнулась. Тогда Ваген подошел к ней, его короткие толстые пальцы прикоснулись к ее подбородку. От отвращения Маренн почувствовала тошноту.

— Господин комендант сердит на тебя, — произнес старший охранник, зловеще понизив голос. — Ты выставила его в невыгодном свете перед господином оберштурмбаннфюрером. Теперь господин оберштурмбаннфюрер доложит в Берлине, что у нас нет порядка. И всё из-за тебя. Раздевайся! — вдруг крикнул он во весь голос, и лицо его потемнело.

Ваген схватил Маренн за подбородок и так сильно сжал, что ей казалось, он сейчас сломает ей челюсть. Штефан вскрикнул и, извернувшись, повис у Вагена на руке. Свободной рукой эсэсовец с размаху ударил мальчика по лицу и сбросил на пол. Потом коротко кивнул автоматчику. Охранник за волосы оттащил мальчишку к двери.

— Раздевайся, я сказал! — Ваген не отпускал Маренн. Закинув ей голову назад, он вращал ее из стороны в сторону, как будто пытаясь оторвать от шеи. — Раздевайся! При мне. Или ты раздеваешься только при важных особах из Берлина? — он ехидно засмеялся и резким движением сдернул лиф платья, разорвав молнию.

— Господин оберштурмбаннфюрер, наверное, нашел, что у тебя красивая грудь. Действительно, тут есть за что потрогать. Не очень-то ты исхудала в некоторых местах, голубушка. Не так уж плохо мы тебя кормим!

Ваген отпустил ее лицо и хотел обнять за талию, но, воспользовавшись моментом, Маренн резко отступила назад и прижимая к груди разорванный бархат, сказала спокойным и твердым голосом:

— Позвольте, господин унтершарфюрер, я переоденусь сама. Мне бы не хотелось занимать у Вас Ваше драгоценное время.

На мгновение Ваген опешил и не сразу нашелся, что ответить. Видя его замешательство, Маренн быстро скинула платье и, не обращая внимания на охранника, который смотрел на нее во все глаза и даже отпустил Штефана, натянула на себя тюремную робу. Потом все так же невозмутимо и твердо произнесла:

— Я готова, господин унтершарфюрер, позвольте мне взять детей и пройти в барак.

— Твое счастье, — процедил сквозь зубы Ваген, помахивая плетью, — что господин оберштурмбаннфюрер сегодня намекнул коменданту, будто ты еще пригодишься им там, в Берлине. Не знаю уж для чего, — он ухмыльнулся, — а то бы я с тобой разделался.

Он угрожающе взмахнул плеткой.

— А ну, бери своих щенков. И пошла! — напоследок все же резанул ей плетью по спине. Маренн стерпела — не вскрикнула. Только согнулась от удара. И тут же распрямилась снова. «Хорошо, что не Штефана ударил, меня —пусть», — мелькнуло у нее в голове. Она взяла сына за руку, потом подошла к Джилл. Приласкала ее, утерла слезы и, повернувшись к Вагену, голосом, глухим от боли, сочувственно произнесла:

— Мне кажется, Вы много пьете и мало спите, унтершарфюрер. Поэтому Вы все время нервничаете. Это может плохо кончиться. Вам надо больше отдыхать. Проводите меня, — она обратилась к охраннику и спокойно прошла мимо остолбеневшего Вагена, ведя детей за руки.

Только она знала, что ей это стоило.

Сияя блестками, разорванный «тюльпан» Коко Шанель остался лежать на полу.

* * *

Они въехали в Берлин на рассвете, когда черная ночная мгла только-только начала отступать, как разгромленная армия с поля боя, оставляя на милость победителя света пепелища серых улиц, громады умытых дождем домов, пики монументов, обнаженные скверы и парки полусонного города.

Машины проехали центр Берлина, мимо величественных Бранденбургских ворот и, свернув, остановились у небольшого особняка, где размещалась штаб-квартира политической разведки СД-Заграница. Гауптштурмфюрер Раух распахнул дверцу черного «мерседеса», оберштурмбаннфюрер СС Скорцени вышел, сухо бросив на ходу офицеру охраны:

— Ваши люди могут отдыхать. Благодарю, — и в сопровождении адъютанта с овчаркой на поводке вошел в здание. Часовые у дверей в черных мундирах с большими пистолетами на ремнях отсалютовали им поднятием руки.

Пройдя приемную, оберштурмбаннфюрер вошел в свой кабинет, зажег свет, сбросив плащ и фуражку, прошел к столу.

Устало опустился в кресло, облокотившись на зеленое сукно и сжал ладонями виски.

— Раух! — громко позвал он адъютанта, оставшегося в приемной. — Поставь кофе. И накорми Айстофеля. Есть-то хочешь, друг? — Скорцени потрепал по лохматому затылку улегшегося у его ног пса. В ответ Айстофель, не поднимая головы, лениво помахал хвостом.

— Он у коменданта наелся, — войдя в кабинет шефа, Раух убрал в шкаф плащ и фуражку оберштурмбаннфюрера, потом достал чашки для кофе и расставлял их на кофейном столике. Вернувшись в приемную, возился с кофеваркой — через несколько минут оттуда донесся восхитительный аромат настоящего «Поль Ривер».

— Фон Фелькерзам на месте? — спросил у адъютанта Скорцени, вынимая несколько толстых папок из ящика стола. — Как только появится, свяжись с ним. Узнай, будет ли сегодня с утра Шелленберг и сможет ли он принять меня.

Раух снял трубку телефона и вызвал дежурного. Пока он разговаривал, Скорцени включил радио.

— Интересно, что нам вещает доктор Геббельс? Фон Фелькерзам появился? — снова спросил у адъютанта, услышав, что тот закончил разговор.

— Нет еще, — Раух вошел в кабинет, держа в руках поднос, на котором стоял, выпуская тонкую струйку ароматного пара, оловянный кофейник.

— Тогда соедини меня с Науйоксом.

— Минуту, — Раух опустил поднос на стол и, подойдя к рабочему столу шефа, набрал телефонный номер. Как только на другом конце линии ответили, он передал трубку Скорцени.

— Штандартенфюрер Науйокс? — спросил тот, наклоняясь, чтобы наполнить чашку. — Какой-то заспанный голос… Почему Вы еще не на службе? Вы разве не знаете, был приказ всем собраться в шесть утра — будут читать важное обращение рейхсфюрера… Не слышали? — Скорцени засмеялся. — Ладно, я шучу. Я разбудил тебя?

— Да нет, — зевнул Науйокс. — Я уже собрался выезжать. Ты давно вернулся?

— Нет, недавно. Как чувствует себя Ирма?

— Все так же. Спит еще.

— Мне по дороге Раух рассказывал, что недавно в отеле «Кайзерхоф» кто-то из вас был полностью в бирюзовом, и все берлинские сплетницы обсуждают эту новость…

— Надеюсь, ты догадываешься, что это был не я, — иронически заключил Науйокс. — А Ирма у меня не спрашивает, что ей надевать и куда…

— Догадываюсь, что ты еще не перешел служить в люфтваффе, чтобы носить голубой мундир.

— Ты знаешь, я вообще к голубому отношусь настороженно, — ответил Алик. — И даже к люфтваффе в связи с этим. Так мы пьем в одиннадцать кофе на улице Гогенцоллерн?

— Наверное, нет. Я жду приема у Шелленберга. Увидимся только в обед.

— Не выйдет. Я уезжаю в двенадцать.

— Тогда до вечера. Встретимся за ужином.

— Договорились, — согласился Науйокс и тут же добавил с едва сдерживаемым сарказмом: — У нас будет время почитать историю бонапартистких войн, чтобы поддерживать разговор с твоей госпожой фон Блюхер. Ирма мне уже говорила, что скоро мы будем носить с собой на ужин военно-историческую энциклопедию. Как, вы не знаете фельдмаршала фон Блюхера? Он же нанес поражение самому Бонапарту! А зачем нам его знать, скажи?