Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Багровые пухлые щеки коменданта побелели в одно мгновение. Он пролепетал извинения и быстро вышел из комнаты, еще раз растерянно взглянув на оберштурмбаннфюрера, который стоял у двери и, заложив руки за спину, невозмутимо ждал, пока комендант покинет помещение. Как только Габель вышел, оберштурмбаннфюрер закрыл за ним дверь и обернулся к женщине.
Теперь, немного придя в себя, она могла лучше рассмотреть его. Оберштурмбаннфюрер был высок ростом, молод и великолепно сложен. На его могучем торсе черный эсэсовский китель с серебряным погоном сидел как влитой. Казалась, эта элегантная форма была специально создана для него. Широкий ремень с кобурой перетягивал талию. Длинные ноги в начищенных до блеска сапогах, широкие плечи, мускулистая шея атлета под белым воротником рубашки.
Узкое лицо оберштурмбаннфюрера с энергичным подбородком повторяло эпические черты Хильдебранта, воспетые в сагах. Даже глубокий шрам на щеке не портил общего впечатления. Высокий лоб, тонкий нос с высокой переносицей, узкие, бестрепетные губы с презрительным изломом. Белокурые волосы коротко острижены. Светлые глаза непроницаемо холодны.
Великолепная военная выправка, столь высоко ценимая в прусской армии с незапамятных времен, была присуща оберштурмбаннфюреру в полной мере. В нем чувствовались сила и смелость, гордость и высокомерие, решительность и незаурядный ум, железная воля солдата и гимнастическая гибкость спортсмена. Он словно излучал обаяние древних германцев, основанное на сознании собственной значимости, и несомненную уверенность в себе.
Заметив, что Маренн рассматривает его, Скорцени улыбнулся.
— Там привели Ваших детей, — сказал он негромким, ровным голосом, — я приказал накормить их.
Услышав о детях, Маренн резко поднялась, но оберштурмбаннфюрер остановил ее:
— Не надо. Гауптштурмфюрер Раух проследит, чтобы их не обижали.
Она снова опустилась на стул.
— Почему Вы так добры ко мне? — спросила тихо, не поднимая глаз.
— Допустим, мне понравилось, как Вы пели, — Скорцени подошел ближе и встал перед ней, по привычке заложив руки за спину и расставив ноги в блестящих сапогах. — Как Ваше имя?
— Маренн, — произнесла она чуть слышно и испугалась: зачем призналась, ведь не говорила прежде…
— Красивое имя. Еврейка?
— Нет, — усмехнулась она грустно. — Француженка.
— Но комендант сказал мне, что вы американка, — удивленно заметил Скорцени, вскинув бровь. — Вы гражданка Соединенных Штатов?
— Я долго жила в Соединенных Штатах, — отвечала она все так же негромко, — по родилась я в Париже. Мой отец — француз, а мать — австриячка.
— Австриячка?! — Скорцени изумился еще больше. — Тогда почему Вы здесь? Наверное, вы коммунистка?
— Я?! — Маренн вскинула голову, — я никогда не состояла ни в какой партии и вообще не интересовалась политикой…
— За что же Вас арестовали? — спросил недоуменно оберштурмбаннфюрер. Маренн только пожала плечами и снова опустила голову.
— Где Вас арестовали? — продолжил он, не дождавшись ответа.
— В Берлине.
— Кто арестовал? Гестапо?
— Не знаю. Такие, как Вы…
— Такие, как я, не могли Вас арестовать, — поправил ее Скорцени. — Мы не занимаемся арестами неблагонадежных лиц — это сфера деятельности гестапо.
— Я не знаю, — повторила она, — во всяком случае, они были в такой же форме…
— А в чем Вас обвинили? Не прислали же Вас сюда без обвинительного заключения?
— Толком ни в чем… — Маренн откинула волосы и потерла пальцами лоб, — По-моему, как раз в том, про что Вы говорите, — вспомнила сразу, — в связи с коммунистами, в неарийском происхождении… Хотя про коммунистов я только слышала, что они существуют — но, слава Богу, никогда не встречала никого из них…
— Вы работали в Берлине или…?
— Я работала в Берлинском университете, один из сотрудников написал на меня донос. Кажется, так…
— Неарийское происхождение… При том, что Ваша мать — австриячка, — Скорцени в задумчивости прошелся по комнате. — Конечно, каждый гражданин рейха обязан быть бдительным, и рейхсфюрер постоянно напоминает об этом своим подчиненным. Но, возможно, с Вами они перегнули палку… Ваша мать жива?
— Нет, мои родители умерли, когда я была еще ребенком.
— На допросах Вы говорили, что Ваша мать — австриячка?
— Нет. Они бы мне не поверили. У меня были документы на имя Ким Сэтерлэнд, американки.
— Так, — Скорцени остановился и повернулся к ней. — Теперь, я, кажется, понимаю. Очень интересно. Вы жили в Германии под чужим именем? Позвольте узнать, почему?
— По личным обстоятельствам, — ответила Маренн уклончиво. — Мой муж был англичанином. Мы жили в Америке. Ким — звучит более по-американски, чем Маренн.
— История очень странная, согласитесь, — заключил оберштурмбаннфюрер, подходя ближе. — Что же Вы говорили о своей матери?
— Ничего. Я молчала.
— Почему же говорите мне сейчас?
— Потому что там, в Берлине, Вы все равно узнаете, если захотите. И будет хуже, если я солгу.
— Ваш муж жив?
— Нет, я вдова. Он умер вскоре после того, как мы переехали в Америку. Он был тяжело ранен на войне.
— У Вас двое детей. Они оба Ваши? Я обратил внимание, что сын похож на Вас, а вот девочка — совсем нет. Она похожа на отца?
— Нет, у меня только сын. А девочка… — Маренн запнулась, — я удочерила ее в Америке. Ее родители погибли.
— В ней есть еврейская кровь?
— Нет, что Вы! — Маренн испугалась. — Ее родители были англосаксами, я знаю наверняка.
— Допустим, — Скорцени пододвинул кресло и сел напротив. Протянул пачку сигарет, предложил: — Курите.
— Нет, спасибо, — Маренн покачала головой и подняла руки, чтобы поправить непослушные волосы, упавшие на глаза. Черные лепестки тюльпана соскользнули с колен, открывая точеные ноги в шелковых чулках. Скорцени посмотрел на ее колени.
— Мне нравится, что Вы откровенны со мной, или почти откровенны… — он сделал значительную паузу, — мне нравится, что Вы меня не боитесь. Вообще, я заметил, что Вы никого не боитесь, — он щелкнул зажигалкой и закурил сигарету. — Вы красивы, Вы прекрасно пели, у Вас красивое платье, которое наверняка дорого стоит, — он подчеркнул последнее обстоятельство, — мне сказали, что это Ваше платье. Вам шили его в Париже?
— Да, — откликнулась Маренн, вполне понимая, куда он клонит: — Моя подруга Коко Шанель. Это подарок к свадьбе…
— Но…
— Это был второй брак, — сразу поправилась она. — Он не состоялся…
— Понятно. Вам очень идет черный цвет. Вы были богаты?
— Да, — призналась она с грустной улыбкой, — когда-то я была богата и помогла Коко Шанель открыть ее дело. Потом была очень бедна, — она говорила с удивительной легкостью о прошлом. — Потом много работала и снова была богата. Теперь я опять бедна. Платье мое изрядно поношено, не мной, — она уточнила, — а, вероятно, женой коменданта. К тому же на нем нет главной детали — его украшения: бриллиантовой змейки с изумрудным глазком, которой так гордилась Шанель…