совпадения, чем романы, благодаря чему книги вроде «Доктора Живаго» с их более чем неправдоподобным сюжетом могут становиться любимыми для множества людей. Наши жизни действительно идут параллельно и близко с жизнями других, и время от времени мы действительно чувствуем себя беспомощными перед лицом судьбы. Какое значение имело то, что я была знакома с девушкой, покончившей с собой, как только я переехала в Россию? Почему она погибла тогда — и почему я все еще жива сейчас? Ответ, который дает на такие вопросы «Доктор Живаго», жесток. Стечение обстоятельств. Судьба. Обычная удача. Как смириться с этим? Просто жить дальше, даже если иногда ты ведешь себя неверно, предаешь любимых или бежишь от ответственности. Жить дальше.

3. Как сохранять оптимизм перед лицом отчаяния: «Реквием» Анны Ахматовой

(Или: «Не стоит надевать тесные туфли на тюремное свидание»)

Для кого-то веет ветер свежий,

Для кого-то нежится закат —

Мы не знаем, мы повсюду те же,

Слышим лишь ключей постылый скрежет.

Я открыла для себя поэзию Анны Ахматовой, когда жила в Петербурге, в тот год, который начался с похорон Маши. По большей части это был счастливый год. Но я то и дело сталкивалась с реалиями жизни моих русских друзей, и мне приходилось очень глубоко копать, чтобы найти хоть какие-то поводы для оптимизма. Коротко говоря, у окружавших меня людей было очень мало денег и часто очень немного еды. Если они работали, то работа была нестабильной. Когда я у кого- нибудь в гостях открывала холодильник, он был практически пуст. Друзья очень часто просили у меня в долг пять долларов, чтобы дотянуть до конца месяца. (И почти всегда возвращали долг.) Впрочем, с помощью нужно было быть осторожной. Во-первых, всем помочь невозможно. А во-вторых, трудно быть друзьями или на равных с людьми, для которых ты источник благотворительной помощи. В общем, жизнь была тяжелой. Я часто чувствовала себя виноватой и беспомощной. В конце того года, вернувшись в родительский дом в Англии, я как-то решила налить молока в чай и, не задумываясь, открыла холодильник. Я была настолько шокирована видом ломящихся от еды полок, что разрыдалась.

Было одно занятие, от которого мне становилось лучше, — чтение Анны Ахматовой. Ее, конечно, не назовешь очевидным средством повышения настроения. Немногие писатели описывали страдание с такими реалистичными и в то же время лиричными подробностями:

В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то «опознал» меня. Тогда стоящая за мной женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда в жизни не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом):

— А это вы можете описать?

И я сказала:

— Могу.

Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было ее лицом.

1 апреля 1957 года, Ленинград

Это вступление к ахматовскому поэтическому циклу «Реквием», рассказывающее о женщинах, которые ждут известий о своих родных, арестованных в 1930-е годы. Написанный между 1935 и 1940 годами, когда количество заключенных в лагерях выросло почти вдвое, «Реквием» был опубликован только в 1962 году, в Мюнхене, да и то без согласия или даже уведомления автора. Это одиннадцатистраничная поэма об ужасных кошмарах людей, оплакивающих своих близких, и о том, чья судьба хуже — тех, кого посадили, или тех, кто остался на свободе:

Перед этим горем гнутся горы,

Не течет великая река...

…

Для кого-то веет ветер свежий,

Для кого-то нежится закат —

Мы не знаем, мы повсюду те же,

Слышим лишь ключей постылый скрежет.

…

И мне не разобрать

Теперь, кто зверь, кто человек

И долго ль казни ждать.

Да, это не Дорис Дэй [28].

И все же каким-то непонятным образом Ахматовой всегда удается увидеть проблеск света:

А надежда все поет вдали.

…

Ничего, ведь я была готова,

Справлюсь с этим как-нибудь.

У меня сегодня много дела:

Надо память до конца убить,

Надо, чтоб душа окаменела,

Надо снова научиться жить.

Ахматовой присуща определенная театральность; она превращает все в игру, игру слов, отвлекая себя — и нас — от ужасов жизни. Во вступлении к «Реквиему» она цитирует слова женщины из очереди, которая спрашивает ее: «А это вы можете описать?» Русское слово «описать» содержит корень слова «писать». Это не просто риторический вопрос о том, может ли она найти слова, чтобы описать ситуацию. Женщина просит Ахматову написать о ней. Если совсем просто, она говорит: «Кто-то должен свидетельствовать об этом. Вы писательница. Вы готовы это сделать?» Ахматова описывает этот ежедневный ужас очень просто и без лишней мелодрамы. Она — голос того времени, когда никто не хотел говорить. Если вам нужно собраться с силами, когда кажется, что все пропало, и вы готовы сдаться, у Ахматовой всегда найдется что-нибудь изящное и вдохновляющее. Лучше всего это проявляется в «Реквиеме»:

Забыть, как постылая хлопала дверь

И выла старуха, как раненый зверь.

И пусть с неподвижных и бронзовых век

Как слезы струится подтаявший снег,

И голубь тюремный пусть гулит вдали,

И тихо идут по Неве корабли.

К сожалению, за пределами России имя Ахматовой вряд ли сейчас известно кому-то, кроме ученых и людей, интересующихся русской литературой или поэзией. Это очень печально, потому что влияние Ахматовой при ее жизни было огромным. Рожденная в 1889 году Ахматова была чем-то вроде русской Вирджинии Вулф [29]. Позже она стала главным неофициальным поэтом-диссидентом сталинской эпохи. Не думаю, что популярность какого-либо англоязычного поэта хотя бы приближалась к ее статусу среди русских. Преклонение перед ней тем сильнее, что она запросто может считаться самой знаменитой женщиной русской литературы вообще. Не признанная официально, подвергаемая психологическим мучениям и остракизму со стороны государства, она умерла в возрасте семидесяти шести лет, пережив не только многих людей своего круга, но и самого Сталина. Она никогда не прекращала писать, не бросала попыток что-то изменить.