…Похожей на лицо — женщины с разметавшимися и неразличимыми в черноте неба темными волосами, с еле заметной скорбной улыбкой на тонких синеватых губах. Лицо женщины с выломанными запястьями, намертво прикрученными к столбу — перед разложенным костром.

Их жгли на кострах — старух с морщинистыми лицами и седыми волосами, молодых красивых женщин с дерзкими ясными глазами, юных девушек, еще не узнавших ласки мужских губ, маленьких девочек, только-только научившихся как следует говорить. И многие из них так и не поняли до конца, что с ними делают. И почему.

Иногда потому, что у них находили какие-нибудь книги. Иногда потому, что они знали травы и умели лечить, и помогали своим соседям, которые потом доносили на них — из зависти, со злобы или просто со скуки. Иногда потому, что девушки были достаточно красивы, чтобы разжечь похоть инквизиторов. За слово, за взгляд, за улыбку, за цвет волос. Просто потому что они были НЕ ТАКИЕ, как все остальные. Немного красивее, немного умнее — немного лучше.

Старуха рассказывала Марго об этом много раз. Впервые тогда, когда Марго вспомнила свою маму. «Так было всегда, девочка. И будет еще долго. И я думаю, ты должна это знать». И она рассказала, и ее морщинистые руки, вцепившиеся друг в друга, дрожали, а голос срывался. Она рассказывала — так, будто сама переживала это все не раз.

Их жгли на кострах. Им помогали взойти на тщательно сложенные костры — многие уже почти не могли ходить, до полусмерти измученные пытками. Выламывали тонкие запястья, накрепко привязывая к столбам искалеченные тела. А потом стояли вокруг и смотрели. Как женщину, вознесенную костром над толпой, заживо съедал огонь. Обугливал кожу и мясо — до костей, превращал волосы в живую пылающую корону, и крики и дыхание захлебывались в густом дыму. Иногда смерть была милосердна и приходила раньше — много раньше того, как женское тело превращалось в обугленный скелет с раскаленными поджаривающимися внутренностями. Иногда — нет.

— …Иногда — нет. Перед этим их пытали — долго и жестоко — и так, чтобы они не умирали как можно дольше. Было придумано много всяких штук, Марго, — с изобретательностью, достойной лучшего применения. Испанский сапог — такой деревянный сапожок с металлическими пластинками и пружинками. Искусная конструкция, дробящая кости, суставы и мышцы — в кровавую кашу, Марго. Деликатес для их святейшеств. Вопящие от боли куски мяса с переломанными костями — вот что они готовили из живых людей, Марго. Дыбы и колеса, колья и колодки, устройства для разрывания внутренностей и дробления пальцев… Саркофаги с острыми шипами внутри — они вонзались в тело так, чтобы не повредить сердце и другие важные органы. Человек внутри истекал кровью, корчась от боли — еще долго-долго, прежде чем умереть.

— Костер был не самым худшим из всего этого, девочка, — старухина ладонь опускалась на судорожно сжатые кулачки Марго, и Марго замечала, как дрожат узловатые старухины пальцы и как неподвижны ее оледеневшие от боли глаза. Как будто старуха по-настоящему чувствовала это — прямо сейчас — вонь опускающегося на лицо саркофага, дерево которого пропиталось кровью и страхом умерших в нем, и холодные острия металлических шипов, вонзающихся между ребер, рядом с сердцем.

Марго хотелось кричать, потому что она сама вдруг начинала чувствовать и запах крови, въевшейся в дерево, и эту боль, разрывающую ее тело в бесформенные клочья. Девочка проглатывала этот крик с усилием, как острый проржавевший шип, так и не произнося ни звука под неподвижным взглядом старухи.

— Зачем, — голос старухи был тускл и безжизнен, а глаза слепы. Марго казалось, что старуха не видит ее и говорит сама с собой, то ли уговаривая себя, то ли оправдываясь: — зачем я рассказываю тебе это, девочка? Может, чтобы ты знала: костер — не самое страшное, что бывает в жизни. Может, чтобы ты была благодарна судьбе хотя бы за то, что родилась не пару сотен лет назад, а теперь. В общем-то… в общем-то, знаешь ли, девочка, каждый человек горит на своем собственном костре — страха, любви, тщеславия, несбыточных надежд… его враги, и его друзья, и он сам — время от времени подбрасывают дров в этот костер. Ярче или тусклее, иногда еле тлеет, иногда полыхает пожаром.

И съедает целые города, страны и времена — этот костер называется жизнью, девочка. А когда он догорает — это называется смертью. И никому, Марго, никому не дано узнать раньше времени, каково это — быть летящим по ветру серебряным пеплом — узнать, не догорев до конца. Я говорю тебе это, чтобы ты не боялась костров, Марго…

Но Марго все равно боялась костров. Ей часто снились сны, в которых она сама горела на кострах, и иногда крестьяне и их дети стояли вокруг и смотрели на ее смерть с угрюмым любопытством. Подобно тому, как, наверное, смотрели на ее мать. Марго задыхалась, захлебывалась дымом, кашлем и своими собственными раздирающими горло криками, и слышала, и чувствовала, как потрескивает ее горящая кожа и факелом пламенеют волосы на голове. А они стояли и смотрели.

Она горела во сне сотни раз. За тех женщин, о которых рассказывала старуха, сожженных столетия назад. За свою маму, тоже сожженную — как и они, но без суда и инквизиции, в своей собственной спальне. Дядя Владислав говорил, что это был случайный пожар, но когда он начался, дверь маминой спальни почему-то оказалась заперта снаружи. А они все стояли вокруг дома и смотрели, как среди пылающих занавесок мечется и кричит сгорающая заживо женщина — и не пошевелили пальцем, чтобы хотя бы попытаться спасти ее.

И не имело такого уж большого значения, был ли это действительно случайный пожар — или кто-то поджег дом, заперев снаружи мамину комнату. Потому что они все стояли — и смотрели, и огонь отражался в пустоте их любопытных глаз — совершенно так же, как сотни лет назад толпа собиралась поглазеть на сожжение женщины, которую кто-то из них решил обозвать ведьмой.

Какая разница, почему это происходит? И почему будет происходить еще долго-долго — пока люди будут жечь на кострах тех, кто чем-то отличается от них — тех, кто умнее, красивее, талантливее — тех, кого они не могут понять. И какая разница — где, как и из чего будут зажжены эти костры? Какая разница, если люди продолжают жечь на кострах все самое лучшее, что у них есть…

…Похожей на лицо… На бледное перепуганное лицо маленькой девочки, которая очень не хочет, но зачем-то заставляет себя идти по грязной, размытой распутицей дороге…

Марго (7). Апрель

Она очень не хотела, но зачем-то заставляла себя идти. Ноги скользили и дрожали, и когда Марго наконец завернула за черный дом с залатанной крышей, ей показалось, что она не сможет больше сделать ни шагу — от усталости и страха.

Марго просто хотела… Нет, не поиграть с ними — она бы не осмелилась навязываться шумной компании, хохочущей и возящейся за черным домом. Хотя, может, ей бы и хотелось, чтобы они окликнули ее и пригласили в свою игру… Но всерьез она не особенно верила в такую возможность. Она просто хотела… (хотя бы одним глазком посмотреть, во что они играют — во что-то такое интересное и веселое, вызывавшее взрывы смеха, возню и задорные крики: «Нет, не ты! Ты криво построил! Моя бита!») Она просто хотела пройти мимо. У нее было слишком важное дело, чтобы отвлекаться на такие пустяки.