— Дергайте кольцо запасного.

— Дернул, он не открылся.

— Тогда посильнее дергайте мошонку.

— Зачем?!

— Она вам больше не будет нужна.

«Свыше трехсот человек в годы Великой Отечественной войны повторили подвиг Александра Матросова…»

Сколько раз каждый из нас читал подобного рода фразы. С легкой руки человека неумного пошли они кочевать по страницам газет и журналов, стали штампом, к которому все привыкли и в смысл которого уже никто не вдумывается.

Между тем не требуется многого, чтобы понять — штамп такого рода неверен исторически, несостоятелен социально.

Александр Матросов был равным, но далеко не первым среди тех, кто пожертвовал собственной жизнью ради того, чтобы сохранить жизнь товарищам, обеспечить им боевой успех.

Подвиг Александр Матросов совершил 23 февраля 1943 года, когда война была почти у самой своей середины. Но и до Матросова в армейских рядах воевали люди отважные, готовые на самопожертвование во имя общей победы.

Александр Панкратов, Николай Шевляков, Яков Падерин — это имена Героев Советского Союза, получивших высшую награду страны за то, что, обеспечивая успех товарищам, закрыли амбразуры врага своими телами в 1941 году.

В 1942 году звания Героя Советского Союза за аналогичные подвиги удостоены Александр Кириченко, Иван Герасименко, Александр Красилов, Леонтий Черемнов, Петр Барабашев, Петр Гужвин, Василий Прокатов.

В 1943 году 6 февраля в боях на территории Орловской области грудью лег на амбразуру казах Буран Нысанбаев.

Итак, исторически Александр Матросов не был первым. Но не был он ни сороковым, ни шестидесятым. Он совершил подвиг сам, как сами его совершали другие. Потому что подвиг неповторим. Каждый на него решается сам. Каждый совершает его в одиночку.

Со времени появления парашюта миллионы людей бросались из поднебесья в пустоту, чтобы вернуться на землю под спасительным куполом. И тем не менее ни один человек из этих миллионов не повторял других.

На порожке гондолы аэростата, перед раскрытой дверью транспортного самолета, да что там — на краю парашютной вышки в парке — каждый остается один на один со своим мужеством или страхом, со своей уверенностью или сомнениями. И каждый, кто решается на прыжок, делает шаг вперед в пространство, — совершает свой личный подвиг. Свой, и только. Более того, и второй, и третий, и пятый прыжок требуют от человека не меньше воли и мужества, чем самый первый, пробный.

Дважды в год — весной и осенью — в подразделения воздушно-десантных войск, или, говоря по-военному, ВДВ, приходило новое пополнение. И каждому молодому солдату, прежде чем назваться десантником, приходилось пройти проверку прыжком. Оказывается, решиться на него под силу не всем.

Солдат, не сумевших преодолеть робость, поддавшихся страху, в ВДВ называют «отказчиками».

«Отказчик» — термин довольно условный, промежуточный. В казарме отказчиков называют грубее и проще — трусами.

Гражданский язык полон оборотов изысканных и сладостных. Человек в велюровой шляпе вежлив и деликатен. В его лексике мягких знаков больше, чем твердых. Обжорство называет ласково-просительным словом «переедание». Сальце, нажитое в обжорстве и свисающее увалами через брючный ремень, — «избыточным весом», а то и еще более изысканно: «трудовым накоплением».

Сегодня вежливое ухо горожанина режут слова «кобель» и «сука». Выясняя пол четвероногих, на правах детей вошедших в чьи-то семьи, манерные дамы спрашивают: «У вас мальчик или девочка?»

Рисуя особенности военной службы и быта в отдаленных краях, военная песня сообщала:

И встретит нас привычный кров

Родных Курильских островов,

Картишки, водка и любов

И общество китов.

Да, командный язык более груб и тверд. Он как бы застыл в своей боевой, ратной первозданности. В нем и слово «любовь», если вы уже заметили, произносится не с мягким, а с твердым знаком, поскольку любовь командира к подчиненным строга, и именно эта строгость им во благо.

На военном языке кобылу именуют кобылой, жеребца — жеребцом. И уж никогда командир не скажет о трусе, что тот немного «недосмел» или чуть-чуть «недомужествен». Смелость в армии — это смелость. Трусость — всего лишь презренная трусость.

Единственное условно деликатное выражение, вошедшее в командирский язык, — это слово «отказчик». Оно показывает, что временно, до окончательного выяснения, человека нельзя отнести к смелым, но в разряд трусов зачислять еще рано. Ведь грань, отделяющая смелость от трусости, скрыта от наших глаз. Ее не прощупаешь пальцами, не просветишь рентгеном. Но она есть. И попробуй угадай, в какую сторону — ближе к паническому ужасу или к робкой смелости — сдвинут у человека строй души.

Короче, сразу после первого проявления слабости назвать солдата трусом в мирное время не берется ни один командир. Более того, каждый — от сержанта до генерала — старается помочь подопечным проявить смелость, совершить свой, пусть самый маленький, самый первый подвиг.

Однажды главнокомандующий воздушно-десантных войск генерал армии Василий Филиппович Маргелов приехал в одну из подчиненных ему частей. И первым его вопросом было: «Сколько отказчиков?»

Командир части молодой подполковник голосом унылым, будто он сам виноват в чем-то предосудительном, доложил: «Девять. И очень стойкие».

«Показывайте», — приказал генерал.

И вот перед генералом стояли все девять. Один к одному — рослые, широкоплечие, со светом среднего образования в очах и со значками ГТО на груди. Правда, у всех лица были омрачены легкой дымкой смущения.

— Товарищи солдаты, — сказал генерал. — Станьте же наконец мужчинами. Иначе я вас прямо отсюда увезу к девчатам. К парашютисткам. Пусть подумают, как с вами быть. Вы видите, я далеко не юноша. Мне уже не двадцать и даже не сорок. А я прыгал и собираюсь прыгать дальше. Вот сейчас мы поднимемся, и я пойду первым. Чтобы вам потом не было стыдно — смелые за мной! Ясно?

Дружного ответа не было, а поскольку добровольцев сделать шаг вперед не просили, строй остался безмолвным и недвижимым.

Через некоторое время двукрылый «Антон», — самолет АНТ — из всех моторных сил, ввинчивая в воздух пропеллер, потянулся вверх, к облакам.

Когда вышли на заданную высоту, генерал встал. Поправил лямки парашюта, потрогал шлем. В открытую дверь холодными струями хлестал тугой, спрессованный скоростью воздух. Далеко внизу топографической картой лежала земля.

Генерал повернулся к солдатам.

— Как договорились — смелые за мной!

Не оглядываясь, он легко и свободно, будто вольная птица, выпорхнул в воздушный поток и понесся к земле.

Когда парашют задержал падение, генерал посмотрел вверх через плечо. Над ним плыли, покачиваясь, шесть парашютов.