всё еще рассеянно созерцая «Харнанкур». Вдруг ему на колени приземляется мягкий черный сверток.

— Вот! Одна… м-м… знакомая подарила. Похоже, решила, что я располнел. Или что-то в этом роде. Тебе она больше подойдет.

Хан достает из упаковки новую рубашку Perseus Black.

— Ого, спасибо, дружище! — искренне благодарит он.

— Теперь ты можешь выкинуть то убожество с рюшами.

Гойковские русые волосы Тереша намокли под дождем и кажутся почти черными.

— Простите, вы не разменяете десять реалов? — Он наклоняется к окошку киоска в своем длинном пальто.

Молоденькая продавщица с безразличным видом жует резинку:

— Нет, деньги не меняем.

— Хорошо, дайте самое дешевое, что у вас есть — спички например, — и сдачу мелочью, пожалуйста.

— У нас спичек не бывает, извините. — Нет ничего противнее, чем нудеж девушки-подростка. Девица растягивает нежно-голубую жвачку между ртом и пальцами.

— Чёрт, ну тогда пачку «Астры»!

— Что?

— «Астру».

— А что это?

— …Леденец, дайте мне вон тот леденец!

Полосатая малиновая карамель стучит о коренные зубы Мачеека. Он бросает монеты в телефонный автомат. В будке сладко пахнет дождем; приятно смотреть, как по стеклу стекают ручейки. Терешу нравится в будке. Леденец тоже неплох. Хорошо, что в ларьке не оказалось спичек. Зажав трубку между ухом и плечом, он поворачивает диск таксофона. В голове прояснилось. Карамель сладкая, а малина терпкая, как и подобает малине. Чёрт, этого Йеспера вечно нет дома! На полочке под аппаратом лежит раскрытый блокнот с эмблемой Международной полиции над списком номеров. Мокрые от дождя пальцы Тереша оставляют пятна на страницах.

«Х, Х, Халамова, Хан». Диск аппарата снова дребезжит, а за стеклом, в сером сверкании Ваасы, десятки и десятки людей входят в двери универмага и выходят из них. Орел на светящейся эмблеме Фрайбанка парит над банковским зданием, золотой, в ореоле водяных брызг.

— Здравствуйте, могу я услышать Инаята Хана?

— Тереш, ты, что ли? — встревоженно звенит в трубке голос матери Хана.

— Да, это я. Скажите, пожалуйста, Инаят дома?

— Подожди, Тереш, послушай меня. Хватит себя мучить. Знаешь, я тут встретила маму девочек…

— Да, конечно — пожалуйста…

— Мы с ней поговорили…

Да-да, в одно ухо влетело, в другое вылетело. Если маме Хана захотелось поговорить — пиши пропало.

— Госпожа Хан! Пожалуйста, скажите Инаяту, что я звоню, это срочно. Извините.

— Мама? Кто это? — слышится в трубке голос Хана, — Тереш?

— Нет, это Пернилла Лундквист, одна из ваших многочисленных поклонниц, — язвительно отвечает пожилая женщина. Тереш слышит шаги по подвальной лестнице и шум проносящихся машин. Дверь телефонной будки окатывает водой.

— Тереш!

— Привет, Хан! Где Йеспер? У нас мало времени.

— Здесь, — доносится издали голос Йеспера. — Я здесь. Это Йеспер. — Нет ничего приятнее во время похмелья от ZA/UM, чем живые голоса друзей.

— Срочно в город, в Ловису. Дом престарелых «Хю́мнинг». Посмотрите где-нибудь, не знаю, в телефонной книге. Время посещения закончится в восемь.

— «Хюмнинг», ясно. А что там?

— Дирек Трентмёллер. И еще, я подозреваю… Кексхольмский кружок.

— Тереш, Кексхольмский кружок — страшилка для девочек!

— Хорошо, если так.

— А почему ты решил, что нет? — Йеспер пытается пролезть к трубке. — Хан, спроси, почему он думает, что это не так.

— Почему ты думаешь, что нет?

— Поговорим на месте, ладно?

— Хорошо, мы возьмем такси. Йеспер, у тебя есть деньги на такси?

— Есть.

— Да, мы возьмем такси!

Дальше — только вязкая тяжесть времени, расстояние между точками, маршрут такси: пешеходы в темных одеждах, серое небо и клубы дыма на мотошоссе. Тереш Мачеек. Поток осенних минут, плавный, как движение на магистрали.

Да, мама Хана встретила мать девочек в приемной врача. И что с того, что это ее четыре дочери? Что она за человек? «Потерять всех своих детей в один день. Ты представляешь себе, что это такое?» Скажите лучше, что эта женщина сделала, чтобы их найти? Что это значит — она «обрела покой»? Голос госпожи Хан дребезжит в телефонной трубке: «Если мать, даже мать — и та смирилась, то вы уж точно можете…» Не можем. Видите ли, мы мнемотуристы. Мы любим девочек — да, смею сказать — мы любим их больше. И даже сам этот миг, вечерний город, проносящийся за окном такси в этом сломанном мире, где время вышло из колеи, уже преступление. Его нужно изменить. Исправить. Никакого покоя. Нет перемирия с демонами!

Но прислушайся! Вереница мотокарет скользит за боковым окном, издалека доносятся звуки клаксонов: длинные, растянутые в движении ноты. Ожидание. Час, два часа, три часа, вечер, следующее утро, следующая неделя, зима, весна, год, следующий год, десять, двадцать лет. В потоке времени, будто в облачном небе, рокочет гром. Вот-вот хлынет летний дождь! Как насчет небольшого мнемотурне, ребятки? Ну что ты сидишь повесив нос, ты же прирожденный мнемонавт?! Кто-то исследует Серость между изолами, их называют энтропонавтами; другие открывают новые земли, это землепроходцы и мореплаватели — а есть вы! Мнемотуристы! Если вновь подкрадется тоска — сбрось обгоревшую шелуху настоящего и вернись в те чудесные времена!

В воздухе душная преддождевая тяжесть. Береговые ласточки пикируют к воде, ловя насекомых. Йеспер оценивающе следит за ними.

Сначала падает лишь одна тяжелая капля. Никто не обращает внимания. Ведь еще так жарко, и солнце, как белая монетка, сияет между облаков. Сафрские археологи только-только отправились на Анисовые острова в поисках следов экспедиции Гон-Цзы. Но Йеспер знает, что будет дальше. Такие дождевые капли всегда таятся в летних облаках над Катлой. А еще Йеспер знает, в какое время с утра включить радио. «Прогноз погоды на сегодня», — сказал диктор. Всё идет по плану.

Хан, рассказывая Молин историю, еще немного придвигается к ней. Он уже чувствует, как подол ее юбки в горошек щекочет ему ногу. Пока все слушают Хана, Йеспер достает из кустов пляжные зонтики. Он подносит их поближе к девочкам, расстегивает кнопки, и, как только сквозь светящийся облачный покров доносится грохот грома, открывает на обрыве большой пляжный зонт. Анни, которая сидит, скрестив ноги, на траве перед Йеспером, поднимает голову и смеется. Сверкающий от солнца занавес дождя падает на пляж и обрыв. По сигналу Йеспера открываются еще два зонта: Хан раскрывает свой, не прерывая рассказа, а Тереш укрывает Шарлотту, которая слушает, подперев щеку рукой, и кокетничающую Май. Май заплетает его отросшие волосы в маленькие торчащие косички. Манёвр выполнен блестяще. В ответ на смех девочек рыцари только сдержанно улыбаются.

— Такой теплый! Потрогай! — Анни протягивает руку из-под зонта к звенящим фортепианным струнам дождя. Ее позвоночник изгибается перед Йеспером. Мальчик что-то бормочет и зачарованно смотрит на галактику на ее выгнутой по-кошачьи спине. Ему хочется протянуть руку и потрогать все звездочки, одну за другой. Пыльный запах дождя проникает глубоко в ноздри. Какое время выдержки у воспоминаний?

— О! — Анни вытягивает шею и крутит головой под дождем. — Вы совсем другие, когда не в школе.

— Ага, — кивает Молин, — такие предусмотрительные!

— Хочешь сказать, теперь мы взрослее? — Тереш смотрит на Шарлотту, вопросительно подняв бровь.

— Слушай, я тебя видела всего раз в очереди за обедом, — хихикает девочка, жуя соломинку в бокале с пузырящимся сидром, — я вообще не могу сказать, что поменялось.

— Ну, тогда Тереш был еще мальчик, — поддразнивает Йеспер, — а теперь он… мужчина.

Молин смеется. Места под третьим зонтиком так мало, что ей приходится свернуться клубочком. Венец золотых волос опускается Хану на колени, на пляжный зонтик падает дождь. Девочка запрокидывает голову и смотрит на Хана долгим и странным взглядом искрящихся темно-зеленых глаз. Хан сглатывает. Молин — единственная из девочек, кто не хочет сидра.

— И чем всё кончилось? — ее голос звучит