Но вот наконец настал день, когда сам царевич Рахман понял, что более ему нечего искать под сенью университета. Ибо время простого собирания знаний миновало. Теперь следовало найти им достойное применение.

– Но почему ты, о добрый мой господин, не хочешь вернуться под отчий кров? Вернуться и стать советником дивана или мудрецом? Быть может, старый наш звездочет уже столь немощен, что ты легко сможешь его заменить…

– Ах, Вахид. Но я не хочу этого делать. Пусть и мудрецы, и советники дивана пребывают и далее на своих местах. Если отец мой, да хранит Аллах милосердный его долгие годы без счета, доволен тем, как они несут свою нелегкую службу, то почему я должен заменять кого-то из них? А звездочет наш, который был немощен еще в те дни, когда мы жили дома, наверняка не поймет, что я делаю в его башне для наблюдений…

– Но неужели мы теперь почием в праздности? Ведь благодаря опеке твоего отца нам не надо беспокоиться о хлебе насущном.

– Конечно, нет, мой верный Вахид. Мы могли бы просто отправиться в какое-нибудь долгое странствие. Мир так велик, что, думаю, и сотни сотен жизней не хватит, чтобы обойти его.

Старик только тяжко вздохнул. Увы, он не любил странствий, перемены мест, долгих переездов. Более всего ему по душе был размеренный распорядок вещей, в котором нет и не может быть места неожиданностям. Тем более неожиданностям неприятным.

Рахман услышал тяжкий вздох слуги и улыбнулся про себя. «О Аллах, как мудро я сделал, приняв предложение секретаря магараджи! Наше странствие превратится просто в путешествие на новое место. Вахид, быть может, и не будет гордиться, но и бурчать тоже не станет!»

– Так знай же, мой достойный слуга, – торжественно заговорил царевич. – Несколько дней назад в нашем прекрасном университете появились люди из далеких полуденных земель, слуги магараджи Райпура, великого Раджсингха. Эти уважаемые посланники доставили дары магараджи халифу Кордовы. Они также пали перед халифом ниц, прося соизволения найти в университете несколько студиозусов, которые желали бы предстать перед магараджей как его верные советники и мудрецы.

– О Аллах милосердный, – прошептал Вахид. Он уже догадался, что будет дальше.

– Да, мой Вахид. И я тоже дал согласие, ибо моих знаний вполне достанет, чтобы сослужить службу великому магарадже. Многие у нас в университете слышали, что этот человек молод, пытлив, что его владения огромны, и что он хочет управлять ими мудро и справедливо, оказывая уважение быстротекущему времени. И потому многие из нас выразили желание стать советниками магараджи. Его главный слуга, что называет себя всего лишь секретарем, отобрал троих из нас…

– Что скажет великий царь Сейфуллах, когда узнает, что его сын стал, о Аллах, жалким писцом какого-то варварского владыки?..

Рахман рассмеялся.

– Отец согласился. Он написал мне о том, что будет гордиться сыном, который не проводит свои дни в праздности, а кует свою судьбу сам. К тому же царь Сейфуллах составил мне рекомендательное письмо для магараджи. Ибо понимает, что так я займу место, соответствующее не только моим знаниям, но и праву рождения.

– Но мы бы могли просто вернуться домой… И там бы ты, царевич, занял достойное место.

– Здесь говорить не о чем. Через три дня мы вместе с посольством отправляемся в Райпур, страну магараджи. И, да пребудет со мной милость Аллаха всесильного, я не посрамлю имени царя Сейфуллаха, став первым толмачом при дворе этого просвещенного владыки.

Вахиду оставалось лишь вновь тяжело вздохнуть. Он опекал Рахмана с трех лет и давно уже усвоил, что спорить с царевичем бесполезно. С возрастом характер юноши смягчился, но не настолько, чтобы можно было ему безнаказанно перечить.

«Да будет так, – Вахид даже мысленно вздыхал. – Должно быть, хозяин прав, и лучше быть первым толмачом при дворе пусть даже самого ничтожного царька, чем одним из тысяч студиозусов в этом огромном, полном грехов городе…»

Странствие с посольством магараджи оказалось делом столь приятным, что даже вечно недовольный слуга вынужден был признать, что он в дороге не устает, а лишь наслаждается. Ибо привилегии, какие даровало такое путешествие, не шли ни в какое сравнение с тем, что мог предоставить даже самый богатый караван.

Долгие дни сдружили новых слуг мудрого и просвещенного магараджи. И потому к тому моменту, когда посольство наконец вошло в главные ворота, юные советники уже заранее знали, кто чем будет заниматься. Рахман будет толмачом – ибо ему покорились наречия и диалекты почти всей обитаемой части мира. Не стали исключением даже языки Поднебесной империи и далекой страны Канагава. Рашид, изощренный математик, надеялся, что сможет изучать эту великую науку на благо новой родины. Вечный соперник Рахмана, Сейид, знаток всего, что связано с живым, знал, что будет придворным лекарем. «Быть может, самым умелым придворным лекарем из всех, какие только бывали при дворе магараджи» – так говорил о себе сам Сейид. И Рахман с ним соглашался, ибо его друг полностью оправдывал имя, данное ему отцом и матерью[2].

Новая жизнь юных придворных очень быстро вошла в заведенную колею. О да, они получили именно те должности, о каких мечтали. И вместе с ними – такое число забот и обязанностей, что встречу в дворцовых коридорах почитали за большую и редкую удачу. Ибо на плечи Рахмана легла вся переписка, которую неутомимый магараджа вел воистину с половиной мира, Рашиду, кроме царицы наук, достались еще и бесконечные учетные книги, а Сейиду – лекарю милостью Аллаха всесильного – все больные и немощные округи, а не только молодой красавец магараджа и его семья.

Редкие встречи трое друзей предпочитали проводить в покоях Рахмана. Здесь было тише и спокойнее, а вкуснейшие яства, которыми потчевал своих юных гостей заботливый Вахид, уже давно заставляли вздыхать всех поварих дворцовой кухни.

Миновало три месяца с того дня, как друзья приняли на себя свои новые обязанности. И как бы многочисленны ни были их заботы, но молодость – этот великий дар, который иногда транжирится всуе, – позволила им обзавестись также и возлюбленными. Вернее, только двоим из троих студиозусов, покинувших блистательную Кордову по приглашению великого магараджи Раджсингха.

Ибо Рахман, помня свою клятву и тот урок, который ему преподала коварная красавица Зейнаб, не смотрел на женщин. Обычаи, отличные от тех, что царили на его родине, позволяли мужчинам и женщинам проводить время вместе. Но царевич оставался глух к самым откровенным призывам красавиц двора.

Вот об этом и говорили сейчас трое друзей, уединившись в беседке рядом с покоями Рахмана. Стояла теплая ночь, Вахид уже в третий раз приготовил душистый чай с розовыми лепестками, а речи друзей все не стихали. Вернее, двое хвастались своими возлюбленными. Хвастались так, как могут это делать лишь павлины, даруя окружающим возможность любоваться их изумительными хвостами. Рахман молча улыбался. И наконец Сейид заметил эту улыбку, но истолковав ее по-своему, спросил: