И все же я уверен, что скоро снова проснусь с потребностью поехать к школе, и тем самым поддамся желанию, предмета которого не существует в природе, потому что его нельзя помыслить. Может ли быть что-то более безрассудное, чем совершать действия из стремления, у которого нет мыслимой цели?

Было около полуночи, когда Грегориус убедился, что правильно понял трудный текст. Итак, Праду был врачом, а стал им потому, что отец, который не умел улыбаться, настойчиво желал этого. Желание, не имеющее ничего общего с диктаторским произволом или отцовским тщеславием. Желание, развившееся из беспомощности хроника с его постоянными болями. Грегориус открыл телефонный справочник. Фамилия Праду повторялась четырнадцать раз, но Амадеу среди них не было, равно как и Инасиу, и Алмейда. С чего он вообще взял, что Амадеу Инасиу Алмейда ди Праду живет в Лиссабоне? Тогда он открыл страницы с адресами и телефонами организаций и попробовал найти издательство «Cedros vermelhos» — ничего. Что же теперь, обыскать всю страну? Есть ли в этом смысл? Хоть малейший?

Грегориус оделся и вышел прогуляться по ночному городу. Прогулки за полночь стали у него привычкой с тех пор, как после двадцати его начала мучить бессонница. Не счесть, сколько раз он бродил по пустынным улочкам Берна, время от времени замирая и, словно слепец, прислушиваясь к приближающимся или удаляющимся шагам редких прохожих. Он любил стоять перед неосвещенными витринами книжных магазинов и наслаждаться чувством, будто все эти книги принадлежат ему, раз остальные спят. Неспешным шагом он повернул с боковой улицы, где стоял отель, на широкую Авенида-да-Либердаде и пошел в сторону Байши, нижнего города, в котором улицы располагались в шахматном порядке. Похолодало, и туман сгущался млечным ореолом вокруг золотистого света старомодных фонарей. Грегориус забрел в ночное кафе и, стоя за высоким столиком, съел бутерброд и выпил чашку кофе.

Праду постоянно возвращался к своей школе и, сидя на ступенях, воображал, как бы это было — жить совершенно иной жизнью. Грегориус припомнил вопрос, который задал ему Силвейра, и свой как образ сомневающегося врача на замшелых ступенях и вопрос сомневающегося коммерсанта в вагоне поезда что-то в нем стронули; то, что на знакомых улицах Берна никогда не пришло бы в движение.

Единственный, не считая его, посетитель, который перекусывал в кафе, расплатился и вышел. С внезапной поспешностью, не понятной ему самому, Грегориус тоже расплатился и вышел следом. Это был пожилой мужчина, который двигался медленно, приволакивая ногу и по временам останавливаясь, чтобы отдышаться. Грегориус проследовал за ним на приличном расстоянии до Байрру-Алту, верхнего города, пока тот не исчез за дверью неказистого обветшалого дома. На втором этаже зажегся свет, отодвинулась штора, и мужчина появился в открытом окне с сигаретой в зубах. Грегориус отступил к подъезду дома напротив и под прикрытием темноты заглянул в освещенную комнату. Диван с потертой гобеленовой обивкой, два не подходящих к нему кресла, буфет с посудой и маленькими статуэтками из цветного фарфора. Распятие на стене. И ни одной книги. Каково оно, быть этим мужчиной?

Мужчина закрыл окно и задернул штору. Грегориус вышел из тени подъезда. Ориентацию он потерял и просто зашагал по ближайшей улице вниз. Еще никогда он не шел вот так за кем-то по пятам с мыслью о том, как это, жить вместо своей чужой жизнью. Вспыхнувшее в нем любопытство было совершенно незнакомого рода и хорошо вписывалось в то новое состояние бодрствования, которое он ощутил в себе во время пути и с которым вышел на Лионский вокзал в Париже.

Временами он останавливался и вглядывался во тьму перед собой. Древние тексты, его древние тексты, они тоже были полны живых образов; читать и понимать их тоже значило читать и понимать жизнь. Почему же сейчас так ново все, что связано с аристократичным португальцем или с недавним хромоногим мужчиной? По сырой, выложенной плиткой мостовой он брел, осторожно переставляя ноги, и облегченно вздохнул, когда узнал Авенида-да-Либердаде.

Удар настиг его неожиданно. Он задумался и не услышал несущегося за спиной парня на роликах. Парень оказался верзилой и, обгоняя Грегориуса крутым виражом, угодил ему локтем в висок. Очки свалились. Оглушенный, ничего не разбирая вокруг, Грегориус по инерции пролетел пару шагов и, к своему ужасу, почувствовал под ногой хруст растоптанных очков. На него накатила паника. «Не забудьте запасные очки», — услышал он голос Доксиадеса. Потом присел на корточки и принялся на ощупь собирать осколки стекла и обломки оправы. Все, что удалось нащупать, он бережно сложил в носовой платок. Держась за стены домов, медленно перебирая ногами, он заковылял к отелю.

Ночной портье, увидев его, испуганно подскочил. Грегориус, продвигаясь вдоль стен вестибюля, смутно различил свое отражение в зеркале — из разбитого виска сочилась кровь. В лифте он прижал к ране салфетку, которую дал портье. Чуть не бегом он преодолел коридор, дрожащими руками открыл дверь и ринулся к саквояжу. Слезы радости выступили у него на глазах, когда пальцы нащупали прохладный металл очечника с запасными очками. Надев очки, Грегориус вытер кровь и залепил ссадину пластырем, тоже полученным от портье. Часы показывали половину третьего. В справочной аэропорта никто не отвечал. К четырем он заснул.

Если бы на следующий день Лиссабон не погрузился в ослепительный свет, размышлял позже Грегориус, дело приняло бы совершенно иной оборот. Наверное, тогда он поехал бы в аэропорт и ближайшим рейсом улетел домой. Но этот свет не оставил никакого шанса на отступление. Его сияние превращало прошлое в нечто далекое, почти нереальное, лишало всякой тени происходящее, и единственным выходом был прорыв в будущее, что бы там ни поджидало. Берн с его снегопадом отодвинулся в дальнюю даль, и Грегориусу даже верилось с трудом, что прошло всего лишь три дня с тех пор как он встретил на мосту таинственную португалку.

После завтрака он набрал номер офиса Жозе Антониу да Силвейры. Ответила секретарша. Не могла бы она порекомендовать глазного врача, владеющего немецким, французским или английским, попросил он. Через полчаса она перезвонила, передала приветы от Силвейры и сообщила адрес врача, женщины, много лет практиковавшей в университетских клиниках Коимбры[14]и Мюнхена, к которой ходила и его сестра.

Практика доктора находилась в квартале Алфама, старейшей части города за крепостью. Грегориус медленно брел ясным солнечным днем и тщательно обходил каждого, кто мог его нечаянно толкнуть. Время от времени он останавливался и тер глаза под толстыми стеклами очков: неужели это и в самом деле Лиссабон? Город, куда он приехал из-за того, что, разглядывая учеников, прокрутил свою жизнь с конца, и еще потому, что в руки ему попала книжка португальского врача.

Помещение, куда он вошел часом позже, выглядело совсем не похожим на приемную врача. Стены, обшитые панелями дорогих пород дерева, масляная живопись в подлинниках, толстые ковры — все это создавало впечатление, что находишься в апартаментах аристократического семейства, где все незыблемо и размеренно идет своим чередом. Грегориуса не удивило, что в приемной не было посетителей. Тот, кто обитает в таких апартаментах, в приеме пациентов не нуждается.