– Трифолд! А я уж решил, ты хочешь сбежать, не заплатив! – воскликнул Баскер, как только Доу вошел в таверну, где с каждой минутой становилось все теснее.

Доу всякий раз останавливался в таверне «Олд Рэд», когда бывал в Дариене. Довольно чистое и тихое местечко. На Баскера, бывшего вояку, можно было положиться в трудную минуту, вот только в долг он ничего не отпускал и даже саму эту идею отвергал так, словно ему предлагали принять новую религию. Доу молча пожал плечами, а потом задумался, положив ладонь на полированную деревянную столешницу бара. Ответа Баскер ждать не стал, он продолжил принимать заказы, криком передавая их жене, хлопотавшей в крохотной кухоньке за его спиной, где шкворчали на сковородке яйца с маленькими осколками скорлупы и пригорали тонкие шматки мяса. Снаружи еще даже толком не рассвело, но заведение Баскера стояло у самой городской стены, и Доу знал, что фермеры обычно выезжают очень рано, чтобы за день успеть переделать больше дел. Он вздохнул при мысли о лежащей в комнате наверху молодой женщине, которая так много отняла у него. Огромное чувство горя и утраты накатило и обволокло его облаком дурманных запахов.

Доу Трифолд родился на Тисовой улице, но вовсе не в богатой семье, что бы там ни навоображала Нэнси. Родители даже не могли позволить себе отправить его в школу, хотя один из постояльцев все-таки обучил Доу письму и преподал несколько уроков истории. К своим двадцати четырем Доу не разжился богатством, зато годы усердного труда и оттачивания навыков воровства приносили результат в виде ценных вещиц, каждая из которых была достаточно маленькой, и он мог носить их с собой повсюду. Все они были вполне сильными, чтобы помочь ему разжиться новыми ценностями. Он твердо шел к богатству, сохраняя инкогнито, но стоило ему всего одну ночь повеселиться с Нэнси, как он в один миг вернулся на ту же отметку, на которой находился в свой восемнадцатый день рождения.

Кроме нескольких монет, кроме кинжала, компаса и амулетов, ему было практически нечем похвастаться спустя шесть лет, прожитых в городе, если, конечно, не брать в расчет несколько шрамов и изуродованный палец руки, на котором не хватало одной фаланги. Это разрывало душу, и он поднял взгляд только тогда, когда в таверне пробили часы.

Доу замер, глядя на эти часы, подаренные Баскеру в день ухода в отставку. Разрисованный циферблат на серебристой цепочке свисал с потолочной балки на высоте примерно вдвое больше человеческого роста.

Такие вещи можно повстречать на любом рынке, под стеклянной пластиной сзади у них прятался крохотный заговоренный амулет. Эти часы никогда не отставали, стрелками в них служили светящиеся линии: они мягко светились, а не горели. Доу поглядывал на них и раньше сотни раз, пока Баскер разбирался с заказами, но никогда он не присматривался к ним так пристально. Хоть эти часы были, по общему признанию, безвкусной дешевкой, совершенно не подходящим подарком за двадцать лет службы такому человеку, как Баскер, но все же в них заключалась магия. И вот они висят в том же здании, где находится Нэнси, и продолжают работать.

Временный эффект. Или нет?

Одним ловким движением Доу запрыгнул на стойку, подскочил и сдернул часы с гвоздя. Баскер взревел от изумления и закипающей злости, а Доу спустился вниз, прижимая добычу к груди, и бросился через всю таверну, на ходу разглядывая часы. Чтобы добежать до двери в свою комнату, ему нужно было преодолеть дюжину шагов и один лестничный пролет.

Элиас посмотрел сквозь прутья решетки, положив руки на запертый замок. Он не знал, как долго проспал, но чувствовал себя немного лучше. Он был по-прежнему в полевом лагере, стоял в тесной клетке, похожей на вертикальный гроб, в которой человек едва помещался, а чтобы сесть, приходилось высовывать ноги наружу.

Но, по крайней мере, он мог наблюдать за дымной суетой лагеря, в то время как солдаты упорно продолжали его не замечать.

Элиас сердито заворчал. Похоже, командир Бессмертных оказался умным человеком. Генерал Джастан принял решение в мгновение ока. Когда звук выстрелов смолк, а Элиас остался стоять на ногах, генерал отдал приказ, удививший Бессмертных ничуть не меньше, чем самого Элиаса. «Сцепить руки» – нечасто генералы Дариена отдают такие приказы своим солдатам, однако все повиновались. Элиас оказался окружен плотным кольцом.

Элиас даже подумал, что мог бы сбежать, ведь люди, держащиеся за руки, словно дети, не смогут дать отпор.

Ткнуть одному большим пальцем в глаз или пнуть по коленной чашечке – и все, круг разорван, этого будет достаточно, чтобы прорваться. Будь он здоров, он так бы и поступил всем назло, просто чтобы показать, что им его не удержать. Ему не нравилось, когда его окружают и не дают уйти. Элиас предпочитал открытую местность или же дремучие леса, где можно было вздохнуть свободно.

И все-таки своими выстрелами они вынудили его заглядывать вперед чаще, чем ему приходилось за целый сезон охоты. Элиас и без того уже хворал, сил у него оставалось лишь на одно: лечь и умереть. Он позволил военным окружить себя, и они решили, что поймали его. Это последнее, что он помнил. Он слышал, как генерал приказал найти лекаря, а потом Элиас, судя по всему, рухнул без чувств – воспоминания его на этом обрывались.

Только теперь он почувствовал, что мочевой пузырь переполнен, а еще он до смерти проголодался и хотел пить. Солнце еще поднималось, и он подумал, что, должно быть, проспал всю ночь и пришел в себя лишь наутро. Дрожащими руками Элиас дотронулся до тех участков кожи, где прежде вздувались нарывы.

Воспаления стали явно меньше и на ощупь казались какими-то другими, словно из них вытянули весь яд. Чесались они уже не так сильно, бугры в подмышках стали мягче, а один из них лопнул, и внутренняя сторона пальто пропиталась липкой жидкостью с гнилостным запахом. Но, несмотря на это, Элиас шел на поправку, теперь он в этом не сомневался. Когда болезнь пожирает человека изнутри, он испытывает нечто большее, нежели простое недомогание. Внутри Элиаса воскресла надежда. Если они сочли его достаточно полезным, чтобы дать лекарство, возможно, они сдержат обещание помочь Бет с девочками. От этой мысли у Элиаса закружилась голова, да так, что пришлось ухватиться за прутья решетки. Покидая таверну в Вайберне, он был уже готов в скором времени лишиться всего, что имел. Часть его смирилась с тем, что с ним все кончено, последняя карта сыграна. Оказаться живым, снова почувствовать надежду было слишком больно. Он повис на решетке – и вдруг зарыдал о своем сыне Джеке; старая рана вновь открылась и стала кровоточить. Нет, хуже того. Он не стал бы лить слезы из-за какой-то раны. Через поле тем временем шагал отряд солдат, все они оборачивались на плачущего мужчину, но Элиас их не замечал. Спустя несколько минут приступ горя утих, и к охотнику вернулась способность медленно дышать, не содрогаясь при этом всем телом.

Солнце уже преодолело половину пути к зениту, когда Элиас заметил, что к нему кто-то идет. Вика Дидса невозможно было ни с кем спутать, даже с такого расстояния. Хороший охотник примечает походку и фигуру каждого, кто встретится ему на пути; точно так же Элиас запоминал членов волчьей стаи и издалека мог узнать тех, кого уже встречал. Опознав стрелка, он отчего-то обрадовался. Но тут же покачал головой от осознания собственной слабости, едва понял это. Во всем огромном лагере Вик Дидс был единственным знакомым ему человеком, это верно. Но все-таки стрелок ему не друг. Дидс продаст его за грош, если ему понадобится монетка. А если уж на то пошло, он уже так и сделал.