— Мне очень жаль. Мне действительно очень жаль. — Герцог говорил нарочито медленно, словно пытаясь понять причину столь странного решения. — Тешу себя надеждой, что вы еще измените свое решение и вернетесь. Мы всегда будем рады видеть вас здесь, — с искренним сожалением добавил он.

Замок Клу близ Амбуаза, где размещалась королевская резиденция, мало был похож на то, что он привык видеть в Милане. Хотя для того, что его привлекало, место подходило, может быть, больше. Несколько недель, словно желая отойти от испытанного потрясения, он ничем не занимался.

Франциск I явно был доволен своим новым приобретением. "Ни в чем ему не отказывать!" Это приказание, открывавшее многие двери, обеспечило ему благоволение света и заткнуло рот злопыхателям. Жизнь при дворе не претила ему.

Однажды утром он зашел в свою новую мастерскую. Франческо, давно ожидая его, стоял молча, смущенно улыбаясь.

Старик окинул взглядом расставленные мольберты, медленно обошел помещение и остановился у растирочного стола.

— Что это за кисть? Откуда она? — Он с недоумением посмотрел на ее позолоченную ручку.

— Она лежала поверх холста, которым вы накрывали ваши инструменты там, в соборе. Когда я собирал их, взял и ее, — виновато добавил подмастерье.

— Никогда не прикасайся к тому, что не принадлежит нам! Разве я не говорил тебе об этом? Почему ты не сказал мне сразу? Тогда! Почему?!

Старик был вне себя от ярости. Воцарилось молчание.

— Что ты наделал, Франческо, — с глубокой горечью добавил он.

Ученик не узнавал своего учителя.

"А ты надеялся, что этого не было. Глупец", — подумал старик.

Мысленно он не раз возвращался к событиям той ночи. Честно говоря, он не верил в то, что это было наяву. Но и удивляться случившемуся не хотел. Проникая все глубже и глубже в накопленные человечеством пласты знаний, изучая труды великих мира сего, листая древние фолианты, он порою испытывал ни с чем не сравнимое ощущение, что, прикасаясь к чему-то неизведанному, неизбежно вступает в контакт с этим неизведанным. И всегда чувствовал по ту сторону чью-то личность.

На следующий день, вернувшись из Амбуаза усталый, он приказал привести в порядок свой новый кабинет. Тяжело ступая по винтовой лестнице, ведущей наверх, он вошел в слабо освещенную комнату. Это была единственная башня в замке с единственным окном на юг, к родной и такой далекой Италии. Отодвинув стул, он присел на него, взял в руки книгу и глубоко вздохнул. Он приобрел ее случайно, давным-давно. Эта магическая книга самым невероятным и удивительным образом заставляла вновь и вновь пульсировать его когда-то бунтарскую кровь, порождая знакомое, сладостное чувство в самых отдаленных уголках уже стареющей души. Но и она ломала что-то в нем.

Пламя свечи, дрожа, колыхало причудливые тени от предметов на столе. Сотни раз он открывал эту книгу, стараясь понять, что двигало ее автором. Столько же раз он бросал читать ее. Но никогда с ней не расставался.

"Августин Аврелий, "Исповедь"", — еще раз вздохнув, прочитал он, шевеля губами.

"Я собирался произнести похвальное слово императору. В нем было много лжи, и людей, понимавших это, оно настроило бы благосклонно ко мне, лжецу. Я задыхался от избытка изнуряющих размышлений. И вот, проходя по какой-то из медиоланских улиц, я заметил нищего. Он, видимо, подвыпил и весело шутил. Я вздохнул и заговорил с друзьями о том, как мы страдаем от собственного безумия. Хотим достичь только одного: спокойного счастья. Этот нищий опередил нас; возможно, мы никогда до нашей цели и не дойдем. За несколько выклянченных монет он получил то, к чему я добирался таким мучительным, кривым, извилистым путем, — счастье преходящего благополучия. И он, несомненно, веселился, а я тосковал; он был спокоен, меня била тревога".

Старик оторвался от книги и с тоской посмотрел на догорающую свечу.

— Вот так и твоя жизнь, — вздохнул он и вновь зашевелил губами:

"Прочь от меня те, кто скажет душе моей: "Есть разница в том, чему человек радуется. Тот нищий находил радость в выпивке; ты жаждал радоваться славе". Нищий должен был в ту ночь проспаться от своего опьянения; я засыпал и просыпался в моем. Так будет и впредь… Сколько дней!

Только радость верующего и надеющегося несравнима с этой пустой радостью.

Разумеется, он был счастливее, и не только потому, что веселье било в нем через край, а меня глодали заботы, но и потому, что он раздобыл себе вина, осыпая людей добрыми пожеланиями, я же ложью искал утолить свою спесь".

"Так же, как и я, — подумал старик. — Как все одинаково в этом мире. Почему я никогда не задавал себе вопрос, зачем живу? Почему то, что мучает других, не трогает меня? Кто я и чему служу на этом свете? Видя в смерти всего лишь угасание жизни, я жил, просто наблюдая за ней. Думая, что учусь жить, учился умирать".

Эта мысль все чаще посещала его.

Он вспомнил вечер, проведенный с графом Кастильоне, — еще во время его службы в Ватикане. В то время они были проездом в одном из южных городков, стоящем у подножия невысоких гор, покрытых виноградниками.

Разговор зашел о неизбежности происходящего с каждым. Накануне они стали невольными свидетелями трагедии. Молодой человек, решивший перейти улицу, был сбит экипажем, который почему-то прямо перед ним резко повернул к стене дома. Несчастный погиб на месте.

Поздно вечером, после ужина, они сидели в тишине у камина, где сама обстановка, без сомнения, располагала к размышлениям.

— А ведь в этом происшествии не было ничего случайного, — произнес Кастильоне. — Молодой человек, очевидно, вышел из дома и, наверное, вспомнив про забытый зонт, вернулся, а затем торопливо направился по делам, которые ждали его в тот день. По пути, уже на улице, он увидел, что его обувь несколько грязна для предстоящих визитов, и остановился, чтобы почистить ее. В результате он подошел к этому ужасному месту именно в тот самый миг, когда экипаж стало заносить к стене дома.

Возражения, которые можно привести, на первый взгляд, кажутся нормальными, — продолжал он, — этого могло бы не случиться, если бы он не забыл зонт и загодя почистил обувь. Но только на первый взгляд. Ведь по-другому и быть не могло. Он не мог не забыть зонт, потому что по характеру был забывчивым, а обувь не могла быть почищена по причине природной неряшливости хозяина, а также в силу установившейся привычки не следить за одеждой. Что тоже, в свою очередь, есть черта характера, и по-иному он поступить не мог. Следовательно, случившееся было предопределено его постоянными чертами, присущими только ему. И события могли развиваться только так, и не иначе. Для того чтобы события пошли по-другому, ему следовало быть другим человеком. Этот принцип можно распространить на всю человеческую жизнь. И когда кто-то сожалеет, говоря: "Поступи я тогда по-другому, все бы пошло иначе", — говорит пустое. Не мог он поступить иначе, а его поступок был единственным из возможных в силу только ему присущих черт характера, взглядов, убеждений. Других вариантов просто не было. Не так ли, дорогой друг?