и тут же пошла назад, под землю. Два выстрела вновь слились в один. Петрович, наблюдавший за мишенью в бинокль, одобрительно цокнул языком – оба стрелка попали в цель. В следующее мгновение мишень завалилась назад и нырнула в преисподнюю.

Петракова словно бы что-то толкнуло в спину, он оглянулся. Подполковник стоял растерянный – такой стрельбы он, похоже, еще не видел, у него даже отвисла потяжелевшая нижняя челюсть, стал виден младенчески розовый язык.

– Сейчас можно стрельнуть по цифровой мишени, – вновь подал команду Петрович, не отрывая глаз от бинокля, – оба бейте в одну мишень.

Цифровое задание – легкое, в два раза легче, чем стрельба в левую мочку уха или в центр правого глаза.

Цифровая мишень поднялась в стороне от «линии поражения», поднялась внезапно, будто призрак, пугающе легкая, почти неприметная. Петраков и Проценко мигом сдвинули стволы в сторону мишени и одновременно нажали на спусковые крючки карабинов.

– Петраков – десятка, Проценко – десятка, – негромко объявил Петрович. Покашлял в кулак. – Зачет принят. – Кашель у Петровича не проходил, он несколько раз пытался выбить его из груди – бесполезно, и Петрович поспешно сунул в рот крепкую дешевую сигарету. Лучшего лекарства от кашля, чем «Прима», он считал, не было. Прикурил и скомандовал: – Смена составов!

На огневой рубеж встали Семеркин и Токарев.

Начальник стрельбища не выдержал, замахал руками, подзывая к себе спортсменов, отдыхающих под деревом. Те и сами поняли, что происходит нечто необычное, сидели, вытянув по-гусиному шеи.

– Идите сюда! – не выдержав, завопил подполковник в голос. А Петрович тем временем ставил новое задание.

– Начинайте с цифровушки. По одному выстрелу.

Первым выстрелил Токарев, он всегда в такие минуты становился собранным, жестким, все засекал, действовал стремительно, ошибок не допускал… Пуля пробила мишень точно в центре.

– Десятка, – вслух отметил Петрович.

Почти в унисон с Токаревым выстрелил Семеркин. Он многое умел делать изящно, – и делал, – даже стрелял изящно, мягкий вдумчивый человек Витя Семеркин.

– Десятка, – также вслух отметил Петрович. – Следующее задание… Стреляем по силуэту. Ты, Токарев, бьешь в сердце – двадцать сантиметров ниже плеча в правой половине мишени, Семеркин – в пряжку.

– Не надо в пряжку, не надо в пряжку! – неожиданно закричал начальник стрельбища, замахал руками возбужденно, – он уже понял, с какими «поварами» имеет дело. И как только их не раскусили эти дураки-спортсмены!

Петрович оторвался от бинокля, вопросительно приподнял одну бровь.

– У меня там электрические узлы запрятаны, как раз под пряжкой. Не надо стрелять в пряжку!

Уж коли Петрович подал команду, то и отменить ее мог только он. Никто, кроме него, не может отменить, даже министр обороны России. Тем более, он – из другого ведомства. Семеркин ждал. Бровь на лице Петровича опустилась, он вновь прильнул к биноклю: в конце концов подполковника надо было наказать.

Мишень стремительно выметнулась из-под земли.

– Не надо в пряжку, товарищи! – закричал подполковник. – Прошу вас!

Раздались два выстрела, вначале один, потом, почти спаренно, второй. От мишени во все стороны полетели брызги. Начальник стрельбища схватился руками за голову.

– Да меня же главный энергетик сожрет вместе с погонами!

– Не сожрет, – неожиданно жестко проговорил в ответ Петрович. Команду он не отменил специально: пусть подполковнику будет наука.

Следующим было упражнение из любимого Петраковым оружия – из «кольта» сорок пятого калибра.

Почти каждый раз группа, уходя на задание «за заслонку, по ту сторону печи», брала с собою «кольты» – тяжелые, убойные, в руке сидят влито, приятно держать, «кольты» били не хуже карабинов – и дальность приличная, и точность неплохая, а главное, к «кольту» подходят патроны от английского автомата «томпсон». Автоматы «томпсон», которые Петрович иногда выдавал уходящим на задание спецназовцам, были выпущены давно, имели маркировку 1928 года, но старыми их назвать было нельзя, Петрович выдавал их в смазке, они еще ни разу не побывали в деле.

Петраков вообще подозревал, что автоматы эти были произведены не за кордоном, а у нас, по спецзаказу, где-нибудь в Ижевске или в Туле, на знаменитых оружейных заводах – сделали там партию в пару тысяч стволов и заморозили заказ, поэтому и маркировка на них стоит одинаковая, и год выпуска выбит на металле один и тот же.

Стреляют «томпсоны» не хуже автомата Калашникова – точно, убойно, с малым разбросом, а главное, когда в магазине остается три-четыре патрона, стрелять уже нечем, эти патроны можно выколупнуть из автоматного рожка и загнать в магазин «кольта», а сам автомат выбросить – лишняя тяжесть, железка, ставшая ненужной.

Сколько таких автоматов осталось валяться на боевых тропах, по которым ходил Петраков – не сосчитать.

Петрович решил принять зачет по «кольту» на цифровых мишенях. Группа стреляла любо-дорого, никто ниже девятки не опустился.

Стрелки из сборной Московского округа стояли сзади притихшие. Было слышно, как на недалеких деревьях всполошенно кричали вороны – что-то не поделили, да где-то совсем недалеко, скрытые глиняными взгорбками, гудели танковые моторы – от гуда этого мощного подрагивала не только земля под ногами – дрожал, струился неровно, перемещаясь с места на место воздух.

Блеклое крохотное солнце, будто бы затянутое мутной полиэтиленовой пленкой, выглядывало иногда в межоблачные прорехи и тогда на земле на несколько мгновений делалось светлее, но очередная прореха быстро затягивалась и вновь устанавливался белесый дневной сумрак.

Стрелять было тяжело.

Вслед за «кольтом», – уже традиционно, так было всегда, – шел автомат «томпсон».

Стреляли одиночными.

И бравый подполковник – начальник стрельбища, и стрелки майора Сугробова, надо отдать им должное, не напоминали, что надо освободить место на линии огня, Петрович же, в свою очередь, тоже не задирался, не качал права, он словно бы забыл об этих людях, не обращал на них внимания.

Спецназовцы, для которых люди Сугробова просто перестали существовать, – работали четко, слаженно, красиво. Это были профессионалы, а когда работают профессионалы – видно невооруженным глазом.

Начальник стрельбища, переборов себя, подошел к Петровичу, сказал, тщательно подбирая слова:

– Что же вы не сказали, кто вы такие? Я бы вам все организовал по высшему разряду.

Петрович холодно глянул на него.

– Я к вам подходил, товарищ подполковник, просил уделить внимание… Не получилось. Жаль, что вы этого не помните.

Лицо у начальника стрельбища сделалось виноватым. Раз подполковник испытывает чувство вины – значит, не такой уж он и плохой человек.

Телефонов в сенежских номерах не было, только два автомата внизу, в подъезде, под козырьком.

Вечер выдался черный, промозглый, с глухим ветром и шлепающимися на землю тяжелыми ветками деревьев. Ничего радостного в этой картине, только внутренний неуют, звон в ушах, словно бы от перенапряжения болит голова, да странное тупое онемение в руках, в самих пальцах.

Ветер иногда погромыхивал чем-то в воздухе и тогда казалось, что по крыше дома кто-то ходит. Присутствие неизвестного человека в выгодной точке, откуда хорошо вести обстрел, рождало в душе беспокойство. Когда ветер стихал, неуклюжий злодей, топтавшийся