– Одна голова смотрелась как-то странно, так что я добавила отколовшиеся кисти, – объяснила Пайпер. – У большинства кукол не хватает конечностей. Они старше века, не мудрено, что немного разбиты.

На мой взгляд, ожерелье с ладошками выглядело странно, но я не стала говорить об этом кузине, явно гордившейся своим усовершенствованным вариантом.

– Очень мило, – нашлась я.

– Так я чувствую себя ближе к Ребекке. – Пайпер спрятала ожерелье обратно под футболку и махнула рукой в сторону шкафа. – Целые куклы стоят дороже. И те, что в чулках и чепцах. И Черные Шарлотты, конечно. Одна была где-то здесь. Ах да, вот она.

Пайпер показала на крохотную куколку, лежавшую на одной из полок. Она выглядела так же, как и остальные Ледяные Шарлотты, но была совершенно черной.

– Почему они все голые?

– Девочки должны были мастерить им наряды из бархатных лоскутков и обрывков лент. Они маленькие, так что на платье хватало и клочка ткани. Викторианцы запекали кукол в рождественском пудинге на счастье, а летом замораживали самых маленьких и опускали в напитки, вместо льда. Разве не прелесть?

Ну да, подумала я, мертвые куклы в роли ледяных кубиков – это просто великолепно. Меня все это нисколько не умиляло, напротив, казалось жутким и странным, и я ограничилась коротким кивком.

– А еще они хорошо держатся на воде, – продолжила Пайпер. – Поэтому их называют Малышки-Купальщицы. У Ребекки даже была музыкальная шкатулка с Ледяной Шарлоттой.

Кузина подошла к туалетному столику.

– Отец нашел ее в антикварной лавке и подарил Ребекке на Рождество.

Шкатулка на столике была совершенно белой с серебряными сосульками на крышке. Когда Пайпер открыла ее, в воздухе зазвенели ноты «Прекрасной Шарлотты» и две фигурки закружились в вальсе. Я подошла, чтобы как следует их рассмотреть, и увидела, что это Чарли и Шарлотта. Они оба были в викторианских нарядах, но кожа Чарли казалась теплой и розовой, а кожа Шарлотты – белой. Ее губы посинели, крохотные снежинки блестели на платье и в волосах. Чарли танцевал с трупом.

– Танец, которого у них не было, – вздохнула Пайпер, со щелчком опуская крышку. – Странная викторианская романтика.

– Что вы делаете?!

Мы обернулись и увидели Лилиаз, которая стояла на пороге и с ужасом глядела на нас.

– Я просто показывала Софи кукол, – ответила Пайпер.

– Ты ведь не собираешься их выпускать, правда? – Глаза Лилиаз в этот момент казались огромными.

– Они останутся на своем месте, в шкафу, Лилиаз, – попыталась успокоить ее Пайпер. – Не волнуйся. Смотри, ключ по-прежнему в музыкальной шкатулке.

– Папа хочет, чтобы ты помогла ему накрыть на стол, – сообщила Лилиаз, тревожно глядя на шкаф с куклами.

– Хорошо, сейчас спущусь, – ответила Пайпер.

После того как она ушла, я проследовала за Лилиаз к ее комнате.

– Можно войти? – спросила я. Лилиаз кивнула, так что я проскользнула внутрь. – Прости, если я расстроила тебя вчера. Я очень хотела с тобой подружиться – мы ведь сестры.

– Камерон говорит, что не настоящие, – ответила Лилиаз. – Он говорит, ты нам даже не родственница и не должна была сюда приезжать.

Я почувствовала, как мои щеки запылали:

– Твой папа – сводный брат моей мамы. Мы почти кузины. – Я сидела на полу, скрестив ноги, и могла заглянуть девочке в глаза. – Знаешь, я согласна с тобой. Думаю, что куклы Ребекки страшные.

Лилиаз посмотрела на меня и ничего не ответила.

– Их разрисованные мертвые лица напугают любого, – продолжала я. – Мне не нравится, что они такие белые. А тебе что в них не нравится?

С секунду Лилиаз молчала, затем ответила на мой взгляд и сказала с вызовом:

– Мне не нравится, что они шныряют ночью по дому.

От удивления мои брови поползли вверх.

– Я знала, ты мне не поверишь. Никто не верит. Но они шныряют здесь ночами. Я слышу, как они царапают стекло, пытаясь выбраться.

– Зачем? – спросила я. – Что им нужно?

Сложив руки на груди, Лилиаз пристально посмотрела мне в глаза:

– Они хотят убить меня. И тебя тоже. Ребекка говорит, что скоро их выпустит.

После ланча Пайпер отправилась с отцом на пляж. Он писал ее портрет и должен был работать, пока свет не ушел, а я решила познакомиться с домом поближе. Вернулась в старый класс и снова вгляделась в черно-белую фотографию. Девочка с повязкой тревожила меня. Мурашки бежали по коже, стоило на нее посмотреть.

Оторвавшись наконец от фотографии, я подошла к партам, подняла крышку одной и нашла стопку тетрадей, стала их перебирать, надеясь найти принадлежавшую Ребекке, и не разочаровалась. В самом низу лежали старые учебники Пайпер и тетрадь с именем ее сестры.

Сначала я решила, что передо мной пропись, но, просматривая ее, поняла: это тетрадь для наставлений. Первые четыре страницы занимало одно предложение, выведенное снова и снова: «Я не должна лгать. Я не должна лгать. Я не должна лгать».

Вся тетрадь была исписана. Разные строчки – под разными датами, – выведенные острым почерком Ребекки, повторялись снова и снова.

Я не должна кусать сестру.

Я не должна хитрить.

Я не должна говорить плохих слов.

Я не должна быть жестокой с кошками.

Я не должна ломать вещи в гневе.

Я не должна отрывать крылья бабочкам.

Я не должна распространять злые слухи.

Я не должна играть с мертвыми мышами.

Жуткий список продолжался. Я отложила тетрадь и вернулась к себе в комнату, пытаясь собраться с мыслями. В комнате по-прежнему было жарко и душно, и я снова пожалела, что не могу открыть окно. Вместо этого я села и вгляделась в открывавшийся за ним пейзаж. Сожженное дерево портило замечательный вид. Почему дядя Джеймс не срубил его? Лилиаз оказалась в саду – она танцевала вокруг дерева, и от ее бесконечных кругов у меня заболела голова.

Наконец я решила спуститься и снова поговорить с ней, но, выйдя из комнаты, обнаружила ее у лестницы.

– Как… как ты успела? – спросила я.

Она взглянула на меня с подозрением:

– О чем ты?

– Разве ты не была снаружи? У сожженного дерева?

Это не могла быть Лилиаз. Она бы просто не успела вернуться в дом и оказаться на верху лестницы.