– Но?..

– За пару дней до того, как он… он… – Боже, я просто не могла произнести слово «умер». Тогда все стало бы правдой. Сейчас, вдали от родных, на Скае, я могла притвориться, что Джей остался дома и ждет моего возвращения, чтобы сходить со мной в кафе, в боулинг или в кино.

Пайпер смотрела на меня, ожидая продолжения. Я сглотнула слезы и заговорила вновь:

– Пару недель назад у меня дома он… он спросил, пойду ли я с ним на выпускной бал. Я решила, что он шутит, и рассмеялась. Через секунду он засмеялся тоже, но потом я думала, что… я не знаю… что, может…

– Может, он не шутил? – в голосе Пайпер звучало сочувствие.

– Да. И теперь я просто… думаю: если это было всерьез, как я могла смеяться над ним?

Я никому еще не рассказывала об этом неловком моменте и едва ли могла признаться в нем самой себе. Слезы жгли глаза, и я понимала: надо срочно сменить тему, иначе я разрыдаюсь, как маленькая девочка, и не смогу остановиться.

Он снова стоял передо мной на темной парковке и посылал воздушный поцелуй. Тогда я тоже подумала, что он шутит.

Я снова услышала его последние обращенные ко мне слова:

«Ради тебя я готов на все…»

– И что бы ты ответила? – тихо произнесла Пайпер. – Если это было всерьез?

– Я не знаю, – ответила я, сжав руки так, что ногти впились в ладони. – Правда не знаю.

Пайпер не задавала больше вопросов, а через секунду мы дошли до простого белого креста на вершине утеса. Я смотрела во все глаза – на перекладине было выведено: Ребекка Крейг.

– Она умерла здесь, – объяснила Пайпер, когда я спросила ее. – Разве ты не знала?

– Нет. Родители никогда не рассказывали, как это случилось.

– Думаю, они не хотели тебя расстраивать. Это было ужасно. Она пришла сюда одна, посреди ночи. Никто не знает почему. Был январь, все засыпало снегом, а зимние ветра на островах просто кошмарны. Говорят, их скорость достигает девяноста миль в час. Услышав, ты бы поверила в это – их вой просто ужасен. Бабушка говорила, это Слуа, проклятые души, скачут по острову. Думаю, здешняя жизнь делает нас суеверными. Слуа появлялись с запада, и люди говорили, что в непогоду западные окна надо держать закрытыми, чтобы не дать им войти. Одному богу известно, зачем Ребекка пришла сюда, одна, да еще ночью. Она знала, что это строжайше запрещено. Но это было так похоже на Ребекку. Она никогда не подчинялась правилам.

– Она сорвалась с утеса?

– Да, но она не разбилась. Она пролетела три метра и упала на маленький скалистый выступ, сломала ногу и не смогла забраться наверх. В том году было так много снега. Никто из нас понятия не имел, что она там. Только утром мы обнаружили, что Ребекка пропала. К тому времени она замерзла насмерть.

– Какой ужас!

Прелестное личико Пайпер омрачилось. Она смотрела на волны.

– Как же ей было страшно, совсем одной. Наверное, она снова и снова звала на помощь, но мы были слишком далеко и не услышали. Знаешь, иногда ночью ветер с утеса шутит с тобой – его вой похож на голос. Пару раз я думала, что это она зовет меня – не может найти дорогу домой. – Пайпер взглянула на меня и сказала: – Софи, могу я попросить тебя об одолжении?

– Конечно. В чем дело?

– Не упоминай о Ребекке дома. Ты видела вчера, как все отреагировали. Это больная тема в моей семье. Лилиаз ее даже не знала, но иногда я думаю, что она все время думает о Ребекке, как и каждый из нас. Она боится ее старой спальни и проходит мимо лишь в крайнем случае. У мамы случился нервный срыв, а папа с тех пор помешался на воротах, оградах и замка́х. Думаю, он ужасно боится, как бы это не повторилось с Лилиаз. И еще, боюсь, Камерон винит Ребекку в том, что произошло с его рукой. Думаю, она и правда была виновата. В конце концов, пожар устроила именно она. Конечно, любой бы на его месте сильно переживал, но Камерон – музыкант, поэтому ему гораздо тяжелее. Он научился играть на рояле одной рукой, но не так хорошо, как раньше. Некоторые пьесы он больше не может исполнять – для них нужны обе руки. И этого он ей никак не простит. Не думаю, что когда-нибудь сможет. Ты ведь не станешь больше говорить о Ребекке?

– Я… я постараюсь. – Сказав эти слова, я сразу же пожалела о них. Мне не хотелось соглашаться, в конце концов, я должна была расспрашивать о Ребекке, если хотела побольше о ней узнать. Но как я могла сказать Пайпер о своих догадках? О том, что ее мертвая сестра могла убить моего друга?

Кузина улыбнулась мне:

– Я знала, что могу на тебя положиться.

Мы спустились к Нейст-Пойнту, где я сделала несколько фотографий выступающей в море мощеной дорожки, маяка и укромных заливов более чем в тридцати метрах под нами. Мы не увидели ни дельфинов, ни гигантских акул, но там было много гагарок и черных кайр, и я делала снимок за снимком.

Вскоре мы вернулись и, после того как я несколько раз сфотографировала фасад дома, вошли внутрь. Едва переступив порог, я услышала прекрасную музыку. Мелодия была нежной, грустной и тихой, но такой живой, полной невысказанных слов и полузабытых сновидений.

– Камерон, видимо, решил, что может тайком позаниматься, пока нас нет, – хмыкнула Пайпер.

– Это Камерон играет? – Я не верила своим ушам.

Пайпер улыбнулась:

– Я же говорила, он очень хорош. Можем пойти и послушать, если хочешь. Он нас не заметит. Забывает обо всем, когда начинает играть. Думаю, мир вокруг может лететь в тартарары, а он все равно закончит пьесу.

Мы прошли в старый зал с высокой сценой у дальней стены. Камерон сидел за роялем. Голова его склонилась над инструментом, левая рука летала по клавишам. Мне отчаянно захотелось услышать, как он играет обеими руками, но и теперь у меня замирало сердце. Я почувствовала, что могла бы сидеть здесь и внимать ему целую вечность.

Днем комната казалась совсем другой. Солнечный свет струился через высокие окна, в его лучах танцевали пылинки и блестели гладкие доски сцены.

Наконец прекрасная пьеса закончилась, оставив угасавшее эхо: пальцы Камерона задержались на клавишах, извлекая последние ноты. Пайпер зааплодировала, и я даже немного рассердилась на кузину за то, что она выдала наше присутствие. Камерон тут же отдернул руку от рояля. Он развернулся и холодно посмотрел на нас.

– Уже вернулись? – спросил кузен. – А я надеялся, что вы задержитесь подольше.

– Пожалуйста, продолжай, – попросила я. – Это было чудесно.

Мне показалось, что его взгляд немного смягчился, но голос все еще оставался холодным:

– Рад, что ты оценила.