Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Уже уничтожила.
Мэл относит мой чемодан в машину, а потом битый час тратит на споры с администратором отеля, пытаясь убедить ее отпустить меня без платы за номер, который я забронировала на ночь. Терпение у администратора лет пятидесяти с мешками под глазами на исходе. Они забрасывают друг друга доводами, пытаясь победить в споре. Я беру Мэла за руку и тяну на себя, умоляя его прекратить. Я заплачу. Меня не волнуют деньги. (На самом деле волнуют, но мне совсем не хочется провести оставшиеся в Ирландии минутки, наблюдая за пререканиями Мэла относительного моего счета.)
Мэл отмахивается от меня и продолжает перебранку с женщиной. Он говорит ей забраться в мою шкуру и пройтись в ней, цитируя «Убить пересмешника». Я не шучу. Одновременно хочу и спрятаться под столом, и зацеловать его до смерти.
– Эта девушка проделала долгий путь из Нью-Джерси, чтобы как следует оплакать отца, с которым никогда не встречалась. – Он тыкает в меня пальцем. – В хостеле накосячили с бронью, и она зарегистрировалась у вас только для того, чтобы было где оставить чемодан.
– Сэр, я прекрасно вас понимаю, но не в наших правилах… – возражает она.
Мэл испускает сердитый вздох и вытаскивает из заднего кармана кошелек. Бросает на стойку кипу банкнот.
– Вы победили. Надеюсь, теперь довольны и ваш босс на эти деньги купит себе виллу на Ибице для своих трех незаконнорожденных детей от секретарши.
Женщина опускает взгляд на раскиданные по столу бумажки.
– Сэр, вообще-то ночь в нашем отеле стоит триста евро.
– Ох… офигеть. – Мэл втягивает в грудь воздух, кидает еще несколько купюр, несколько оберток от жвачки, пригоршню мелочи и что-то похожее на предсказание из печенья. Он поворачивается и хватает меня за руку.
Мы выскакиваем на холодную улицу. В груди гулко стучит сердце.
– Необязательно было платить за меня. Я верну тебе деньги.
– Отстань, дорогая.
Мэл поворачивается ко мне, и я с изумлением отмечаю, что он весь сияет. Он держится так, словно ничего не случилось. Словно обо всем забыл.
– Ты не сердишься? – таращусь я на него.
– На что?
– Э-э-э… на то, что потратил ради секса заработанные за неделю деньги на номер, которым мы даже не воспользуемся.
Он отмахивается от меня и теперь смеется.
– То было минутой ранее. Пора забыть. Не волнуйся по пустякам, ладно?
Звучит безумно, но я понимаю, что он имеет в виду. Жизнь слишком коротка, чтобы париться из-за всякой ерунды.
Мы садимся в машину и возвращаемся в деревню. По пути на ферму, проезжая мимо дома Кэтлин, я все же бросаю взгляд на окно. Она ушла.
Мы подъезжаем к коттеджу в стиле Тюдоров: белого цвета с черными балками, темной крышей и массивной дверью, на которой уже появились сколы. Домик кажется небольшим, но очаровательным и самобытным – во всяком случае, в темноте. На пути к нему мы пробиваемся через кусты и неподстриженную траву, которая бьет хлыстом по лодыжкам.
– Мама гостит в Килкенни у моего старшего брата Дезмонда, так что здесь только ты и я, – рассказывает Мэл.
– Так круто, что у тебя есть старший брат. – Я пялюсь ему в затылок, когда он, приложив усилия, толкает плечом старую дверь. Она со скрипом отворяется, и мы вваливаемся в гостиную. Крепкий дощатый пол, кованые светильники и мебель из переработанной древесины наглядно демонстрируют, что я уже не в Америке. Если не обращать внимания на потертый желто-оранжевый диван и плоский телевизор, этот дом можно принять за жилье эпохи Регентства.
– Шесть, – бросив ключи в вазу рядом с дверью, добавляет Мэл, поворачивается и притягивает меня к себе.
Я таю в его объятиях.
– У тебя шесть братьев?
Я прижимаюсь к его горячему телу, терзаемая удивлением и завистью.
Мэл пожимает плечами:
– Нас семеро. У меня пять братьев и сестра. Мы же католическое семейство. Дез – старший. Еще у меня пять племянниц и четыре племянника. Не заставляй меня пересчитывать домашних питомцев.
Я откашливаюсь.
– А твой папа?
– Скончался совсем молодым. В сорок лет от сердечного приступа. Я был мальчуганом, когда он помер. Ему же хуже, потому что я слишком плохо его помню, чтобы скучать.
– Мне жаль, – все равно произношу я.
Мэл берет меня за руку и ведет на узкую старую кухню с желтым ветхим уголком. Парень толкает очередную дверь, и мы оказываемся на заднем дворе. Даже в темноте я вижу, какой он огромный. Здесь есть несколько раздельных выгонов, где их семья наверняка держит скот.
Не представляю Мэла фермером. Очевидно, как и он сам, ведь в качестве заработка выбирает уличное пение. Мэл ведет меня к газону и велит ждать здесь. Он исчезает в доме и выходит с одеялами, бутылкой виски и оранжевой пачкой какого-то печенья. Мы ложимся рядышком на траву и смотрим, как прячутся за облаками звезды.
– Ты веришь в Бога? – Я жую печенье с шоколадной глазурью. Намного проще задавать странные вопросы, когда тебя поглощает темнота. Краем глаза вижу ослепительную улыбку Мэла.
– Когда мне удобно.
– А когда тебе удобно?
– Когда нужно перекинуться с Ним словом или перед чемпионатом мира по футболу, когда Ирландия нуждается в молитвах. Моя очередь задавать вопрос.
Я уже закатываю глаза, поражаясь своим телепатическим способностям.
– Почему тебе не нравится шрам?
«Родимое пятно», – так и тянет поправить.
– С чего ты взял, что мне он не нравится?
– Ты не хочешь о нем говорить, – отвечает Мэл.
Я вздыхаю:
– А за что его любить? Он уродливый. Заметный.
– Это самое красивое, что в тебе есть. Благодаря шраму ты не просто красивая мордашка, – признается он.
Я качаю головой. Не хочу даже думать об этом.
– Моя очередь. Чувствовал ли ты когда-нибудь, что все мы просто горим в одиночку?
– Постоянно, – хрипло говорит Мэл. – Но с тобой меньше. Моя очередь: ты когда-нибудь кончала с парнем?
Я давлюсь крошками от печенья и хмуро гляжу на него. Он все так же невозмутимо смотрит на звезды.
– Мэл, какого хрена?
– Прости, но, по-моему, твой вопрос, верю ли я в Бога, такой же личный. Да ведь ты больше никогда меня не увидишь, забыла? Кому я скажу? Своей придурочной овце?
Он прав. У нашего небольшого мирка есть срок годности.
– Нет. То есть я не девственница. Просто я… все же нет. Думаю, в постели с парнем я слишком погружена в
