Наконец я собрал всех вместе, познакомил с Ковпаком, и мы отправились в какой-то зал обедать. Здесь и произошел весьма крупный конфуз… Всего инструкции из Москвы предусмотреть не могли.

У банкетного зала нас ожидали дородные женщины — члены ЦК компартии Украины, депутаты Верховного Совета УССР, знатные доярки, знатные учительницы, знаменитые ученые. Все они были одеты в яркие праздничные платья, а на их могучих грудях сверкали золотом и серебром Звезды Героев, ордена, медали и депутатские значки. Самые красивые девушки вручали хлеб-соль и звенели монистами. Местный протокол уже побеспокоился о том, чтобы справа и слева от каждого малорослого йеменца сидели знатные женщины Украины.

Я же сидел весь красный и потный, сгорая от стыда и проклиная все на свете, ибо более дикой ситуации невозможно было себе и представить. Как известно, в Йемене женщины с открытым лицом на людях вообще не появляются. Сидеть с женщинами за одним столом — дело невозможное, непристойное и противоестественное в Йемене до сих пор.

Находясь в счастливом неведении относительно этих порядков, знатные женщины Украины, выпив по чарке и разобравшись с моей помощью, что половина свиты аль-Бадра — полковники и подполковники, стали приставать к ним, несмотря на полученные инструкции, с предложениями выпить чего-нибудь, используя примерно такие аргументы: «Раз ты подполковник, то не имеешь права отказываться от горилки, когда тебе предлагает женщина». Да они, может, и выпили бы, бедные, но не на глазах же всего общества!

Кстати говоря, накладок, проколов и разного рода казусов с йеменской делегацией было много, всех не перечислишь. На второй день после прибытия делегации в Советский Союз все газеты опубликовали состав сопровождавших аль-Бадра лиц, где были основательно перепутаны и должности, и имена. Путаница могла произойти из-за ошибок технического порядка, из-за трудностей в написании арабских имен, а также из-за не очень четкого толкования самими йеменцами должностей, которые они занимали в своем королевстве.

Мои попытки восстановить точное написание имен и должностей вызвали у протокола МИД СССР глухое непонимание, а ответ на мои предложения я получил очень четкий: «Раз “Правда” так написала — значит, так и будет впредь». И действительно, все газеты Советского Союза повторяли изо дня в день напечатанный в «Правде» вариант. Ущерба, однако, это никому не нанесло: йеменцы совершенно не интересовались, что и как о них пишут и пишут ли вообще. В других случаях бывало хуже. Вспомним, что новатор в угольной промышленности Никита Изотов, получивший всесоюзную известность в 1932 году, был, как выяснилось впоследствии, вовсе не Никита, а Никифор, но раз «Правда» напечатала… Так он и скончался «нереабилитированным», а тут какие-то йеменцы…

На торжественном приеме в Кремле йеменцы чувствовали себя много лучше, поскольку там были одни мужчины. Я ходил с аль-Бадром и знакомил его с ожившими вдруг портретами. Только оригиналы оказались и постарше, и как-то пожелтее и поодутловатее. Большинство из них, надо полагать, уже предчувствовало свой близкий уход с политической сцены.

Молотов, Каганович, Маленков выглядели невеселыми, были неразговорчивы, не проявляли особого интереса к заморским гостям и обращались к ним с самыми банальными фразами. Никакой гениальности от оживших портретов не исходило, и я как-то вдруг понял, что они — обыкновенные люди и, скорее всего, не самые счастливые на этой земле.

В отличие от большинства лиц в этой портретной галерее, пожалуй, только Хрущев и Булганин производили впечатление подвижных и энергичных. И на приеме, и на переговорах Булганин очень ловко вел беседы, уходил от просьб о помощи, причем делал это так умело, что собеседники оставались довольны. И Хрущев, и Булганин со вкусом беседовали с иностранными гостями и как бы ощущали перед собой большую жизненную перспективу. Ворошилов тоже проявлял активность и старался держаться на переднем плане.

На этом приеме у меня произошли мелкий инцидент с Молотовым и недоразумение с Хрущевым.

Молотов был задумчив и неразговорчив, выглядел неважно: лицо желтое и на лбу какая-то шишка.

Нарядный принц аль-Бадр не вызвал у него никаких эмоций, даже элементарного любопытства. После двух-трех фраз наступила пауза. Аль-Бадр, надо сказать, сам вообще не проявлял никакой активности в разговорах — он просто не знал, о чем можно говорить, а Молотов глухо молчал. Тогда, чтобы как-то исправить положение, я спросил:

— Вячеслав Михайлович, может быть, предложить Его Высочеству соку?

Недобро блеснув стеклами пенсне, Молотов раздраженно бросил:

— А вы что, сами не знаете, что делать? Первый раз, что ли?

А я действительно впервые присутствовал на приеме в Кремле, но глава советской дипломатии не мог, видимо, предположить, что к нему допустят какого-то новичка.

Н. С. Хрущев уделил принцу аль-Бадру значительно больше внимания, чем остальные, и здесь я приобрел первый боевой опыт по части переводов ему на встречах с арабами. Второй опыт, более продолжительный и серьезный, был в 1958 году во время первого визита Гамаля Абдель Насера в СССР.

Н. С. Хрущев, всем улыбаясь и со всеми раскланиваясь, расспрашивал аль-Бадра о его отце — имаме Ахмаде, о Йемене, о йеменско-египетских отношениях, высказывался о будущем советско-йеменском сотрудничестве и, в частности, заявлял о желательности скорейшего обмена дипломатическими представителями. Об этом шла беседа и во время официальных переговоров. Была достигнута договоренность об учреждении посольств в Таизе и Москве в течение 1958 года. Собственно, в достижении этой договоренности и был главный смысл визита аль-Бадра в Советский Союз.

Хрущев внимательно следил за реакцией аль-Бадра при ответах на заданные ему вопросы, изучал своего собеседника, пытался понять, что он за человек.

Во время беседы к нам подошел разбитной господин высокого роста и начал на ломаном русском языке рассказывать Хрущеву о своей поездке в Грузию. Он практически оттеснил аль-Бадра, который отошел к своей делегации, и полностью завладел Хрущевым. Последний обратился ко мне:

— А с этим вы сможете переводить?

Я ответил, что если господин владеет французским, то смогу. Выяснилось, что собеседник говорит по-французски. Он сообщил, что только что вернулся из Грузии и хотел бы поделиться впечатлениями. Хрущев проявил заинтересованность, и его собеседник с большим ехидством начал рассказывать о том, что Грузия весьма странная республика. На полях трудятся только женщины, а мужчины в это время отдыхают, ведут неторопливые беседы или в крайнем случае заняты торговлей на базаре. В Грузии свои особенные порядки, свои традиции, а главное — он-де не заметил там никаких признаков социализма ни в общественном сознании, ни в практических делах граждан республики.

«Ну, — подумал я про себя, — сейчас Хрущев врежет ему за клевету на Грузию». А Никита Сергеевич, выслушав все это, добродушно