— Особенно если учесть, что она была сиделкой твоей матери, — сказала Хлоэ, беря Мону за руку.

— Это так нечестно, — Мона всхлипнула, — я чувствую себя такой убогой, а все, чего я хочу — это моя мама.

— Ты помнишь ее? — спросила Хлоэ.

Мона кивнула, снимая очки:

— Я лучше вижу ее без очков. Она любила трогать мой лоб, чтобы проверить, нет ли у меня температуры. Она клала в миску лед, и я ела его серебряной ложкой. У нее были кудрявые волосы и смешная дырочка между передними зубами.

— Ты хотя бы можешь видеть ее… — сказала Хлоэ.

— Только без очков.

Хлоэ кивнула. Она положила руку на лоб Моне. Он был горячим. Она потянула лучшую подругу в гостиную и уложила ее на диван. Затем девочка пошла на кухню, открыла холодильник и взяла из морозилки пригоршню льда. Лед зазвенел, когда она бросила его в чашку, и, взяв ложку, она отнесла все это Моне.

— Спасибо, — пробормотала Мона, приподняв голову с подушки, — из тебя бы получилась отличная мама.

Хлоэ улыбнулась. На столе лежала ручка. Она взяла ее и аккуратно нарисовала звездочку на руке у Моны, а затем и на своей тоже. Подбирая свою сумку, она заметила, что Мона не надела очки. Когда она выходила из дверей, она оставляла свою подругу лежащей там с чашкой льда, с размытым зрением и видением ее матери, которую она по-прежнему так сильно любила. Все это необыкновенно волновало Хлоэ. Как могут люди, которые якобы любят тебя, взять и умереть? Или, еще хуже, бросить тебя?

Ведь в действительности это одно и то же.

Уже второй день подряд Дилан Чэдвик ехал домой, нагруженный рассадой, и встречал свою племянницу. Притормозив, он вынул сигарету изо рта и жестом предложил ей садиться.

— Ты опять опоздала на автобус? — спросил он, опуская окно, чтобы дым уходил наружу.

— Нет, я просто сошла пораньше. Мона заболела, и я подарила ей открытку.

Дилан кивнул, не выказав никакой реакции. Мона Шиппен. Она, Хлоэ и Изабелл были неразлучны во время летних каникул. Он поехал дальше. Им было совсем недалеко. Он взглянул на Хлоэ, заметил дырку у нее на джинсах, на самом колене, звездочку, которую она нарисовала на тыльной стороне ладони. Эти мелочи живо напоминали ему об Изабелл, он сам не знал, почему — может, его дочь не стала бы носить рваные джинсы или рисовать на коже. А может, стала бы.

— Я думала, сегодня ты везешь бабушку в школу, — сказала Хлоэ.

— Это завтра вечером.

Хлоэ кивнула:

— Еще деревья? — Она показала на прицеп.

— Да, копание всех этих ям дается не так уж и легко.

— Ты скучаешь по своей детективной работе?

— Ни капельки, — сказал он, — здесь гораздо больше интересных загадок.

— Да? Например?

— Например, почему можно использовать «Эмпайр» и «Гала» для перекрестного опыления «Джанагольдена». И почему саженец должен выступать из земли минимум на два сантиметра.

— И почему бы это? — спросила Хлоэ голосом профессионала.

— Так корни побега не разрастутся слишком сильно.

— Побег! — воскликнула девочка. — Отец. Даже у яблонь есть отец.

Дилан медленно повернулся, чтобы посмотреть на нее. Она опять начинает свою песню об усыновлении? Эли до сих пор не может отойти от того раза, когда его вызвали в Семейный суд и сказали, что Хлоэ сфабриковала доказательства того, что ей двадцать один, чтобы найти свою настоящую мать.

— У тебя есть родители, — настойчиво сказал Дилан.

— Я знаю. — Она прижала к себе сумку и нахмурилась. Это выражение лица было ему хорошо знакомо, он ведь так долго сам носил его, иногда казалось, что оно приросло к его лицу. Боль, тоска, злость на весь мир.

— Тогда что не так?

— Обезьянок похищают прямо из джунглей, меня уволили, и кошки не могут есть здоровую пищу, надо мной смеются даже в школе, моя лучшая подруга сидит дома больная, и никто не может позаботиться о ней, я заслуживаю того, чтобы знать, кто я, и я ненавижу весь мир, — ответила она так сурово, как будто считала его своим врагом.

— Ты прочитала мое письмо? — спросил он.

— Ой! — девочка схватила сумку и начала перетряхивать ее, — я совсем забыла.

Наконец она извлекла конверт из недр сумки. Он смотрел, как она разрывает бумагу, изучает его почерк. Он помнил, как писал это прошлой ночью, свет в доме его брата уже давно потух, а он все никак не мог уснуть.

— Мне прочитать вслух? — спросила Хлоэ.

— Только цитату.

— Ладно. — Она прочитала: — «Насилие умножает ненависть… добавляя тьмы в беззвездную ночь. Темнота не может разогнать темноту: на это способен только свет. Ненависть не может уничтожить ненависть: только любовь способна на это». Доктор Мартин Лютер Кинг. Вот что ты имел в виду прошлой ночью, когда сказал про «ночь, лишенную звезд»?

— Ага.

Она вопросительно посмотрела на него:

— Почему ты написал это мне?

— Потому что мне показалось, что тебе следует это знать.

— Но почему?

Он вел машину молча. Он не мог раскрыть истинную причину своих действий или по крайней мере всю истину целиком. Но Дилан знал, что его племянница очень чувствительна и умна, так что он решил сказать ей хотя бы часть.

— Потому, что ты напоминаешь мне самого себя.

— Как это?

— Ну, скажем, у тебя очень обостренное чувство справедливости, — ответил он.

Она посмотрела в сторону, прижав лоб к боковому стеклу машины. Они свернули с главной дороги на узкую и заросшую просеку. Прежде чем они доехали до развилки, Дилан показал на ветхий ларек:

— Хочешь подработать после школы?

— Как именно? — спросила она.

— Это тяжелая работа, — предупредил он.

— Без проблем. Кошкам нужно есть. Что надо делать?

— Как насчет того, чтобы отремонтировать старую палатку?

— Яблочную палатку?

Дилан кивнул:

— Она выглядит ужасно. Надо все почистить, покрасить ее. Я прибью новые полки.

— А вывеска?

— Да, я подновлю вывеску. Кажется, она в сарае.

— «Яблоневые сады Чэдвик», — прошептала Хлоэ, — мы с Изабелл работали в палатке, когда были маленькими. Дедушка давал нам кленовый сахар, медовые лепешки и яблочные пирожные.

— Я знаю, — ответил Дилан, — я помню.

— Она так долго не работала.

Дилан посмотрел на Хлоэ. Бледная кожа, темно-голубые глаза, прямые и темные волосы, таких не было ни у кого в семье Чэдвик. У нее были рваные джинсы и звездочка на руке, и Дилан практически слышал, как Изабелл просит его помочь ее кузине.