Он сам еще ни черта не понял, а уши уже реагируют. Дурацкая природа.

— Побросают детей больных на государство, а потом, как приспичит, искать давай! — услышал Пашкин ворчание одной из нянек.

— Три года о ребенке не вспоминала, а теперь туда же, слезы льет…

— Говорят, она в Америке живет?

— То-то что в Америке. А иначе ее бы и близко к ребенку не подпустили. А так конечно. Ему операция нужна, а она в долларах стоит. Вот пусть родная мамаша и раскошелится.

Няньки поправили на детях панамки и пошли к лавочкам. Пашкин почувствовал, что прирос к земле. Ноги не слушались его. Теперь он неотрывно смотрел на песочницу. В его представлении все трехлетние дети должны быть похожи друг на друга как близнецы. И все же он сейчас цепко разглядывал этого ребенка. Ему начало казаться, что сходство ребенка с Катей очевидно. Цвет волос… Пожалуй, волосы ребенка светлее, но вот очертания губ…

Пашкин развернулся и пошел к машине. Ему было над чем подумать. Он гнал свой «БМВ», зло стиснув зубы и лихорадочно соображая.

Итак, три года назад она родила. Может, не три, чуть позже, это не имеет значения. Пашкин был далеко… Родила, значит, и оставила в роддоме. Славненько. Теперь появились деньги, а вместе с ними — материнские чувства. Забавно. Но все это — цветочки. Его интересует — кто отец?

Четыре года назад он загремел на зону и оттрубил бы три года, если бы не амнистия. А она-то! Письма писала душещипательные! Поддерживала морально! Посылки присылала… Ждала. И за это время умудрилась выносить ребенка, родить его тайно, так, что в родном городе муха об этом не узнала! Какова?! А? А он был уверен в ней! Предполагал, что знает Катьку как облупленную! Конечно, если бы в городе знали о ее беременности, ему нашептали бы обязательно. Без проблем! Taк ведь никто! Ни сном ни духом! И с зоны встретила его этакой женой декабриста. Верной подругой. А почему? Потому что деньги его нужны были!

А когда богатство нежданное из-за бугра поманило, про наследника нагулянного вспомнила. Теперь его, Виктора, хочет выбросить, как отслужившую перчатку, а средств; вкладывать в больного ублюдка! Пашкин услышал, что скрипит зубами. Впервые в жизни ему приходилось действовать не напролом, а хитрить и прятаться. Это не его стиль. Руки чесались и требовали мордобоя. Ну, ничего, всему свое время. То, что бывшей любовнице подобные выкрутасы не пройдут даром, не вызывало сомнений. Уж он устроит ей Америку, может не сомневаться.

Заведующая детским центром Ирина Львовна была с Катей предельно корректна. Но после инцидента на детской площадке не сумела скрыть своего недовольства. Она пригласила горе-мамашу в свой кабинет и велела принести им чаю.

— Я понимаю ваши чувства, милая Катерина Ивановна, но… мы должны быть очень осторожны, — увещевала она, капая в стакан с водой корвалол. — Вот, выпейте.

— Извините меня. — Катя по-настоящему испугалась, что теперь ей запретят видеться с сыном. — Он упал, я испугалась… Я не хотела!

Она судорожно всхлипнула.

— Ну что вы, — смягчилась заведующая и села на мягкий диван, рядом с Катей, подчеркивая этим неофициальность беседы. — Вас можно понять! Вы совсем недавно узнали, что ваш ребенок жив, искали его по всем инстанциям, нервничали…

Катя кивала, нервно теребя поясок белого больничного халата.

— Он такой, он такой… — попыталась улыбнуться она, но слезы градом покатились из глаз, и Катя стала искать платок.

— Безусловно, он славный малыш, — согласилась Ирина Львовна. — Хорошо развивается, любопытный, умный. Но мы не должны забывать, что он — сердечник. Его нельзя волновать.

— Да, да, конечно! — поспешно согласилась Катя и виновато взглянула на заведующую. Та удовлетворенно кивнула.

— Ну, я думаю, впредь вы научитесь контролировать себя и все будет хорошо.

Заведующая похлопала Катю по руке и поднялась. В этот же момент в дверь постучались. Медсестра вкатила сервировочный столик. Ирина Львовна принялась разливать чай. Только теперь Катя смогла оглядеться. Кабинет очень уютный. Мягкая мебель, телевизор, два телефона на большом письменном столе. Аккуратная светлая стенка. Тюлевые занавески на открытом окне мягко колышет ветер. Тишина и покой.

— Угощайтесь, дорогая. Выпейте чаю. У детей сейчас обед, и у вас есть возможность попробовать то, что ест ваш сын, — предложила Ирина Львовна, и Катя обратила внимание на сервировочный столик. Здесь лежали бутерброды с красной и черной икрой, нарезанная ломтиками ветчина, сыр, маленькие свежие булочки, масло, джем.

Катя невольно покачала головой, а заведующая самодовольно улыбнулась.

— Да, детей мы кормим хорошо, даже очень. Возможно, они едят даже то, чего не видят сейчас дети в семьях, в среднеобеспеченных семьях у нас в России. Ведь у нас особый контингент. Эти дети, как правило, не подлежат усыновлению, поскольку им необходимо дорогостоящее лечение и соответственно уход. Разве что иностранцам удается иногда усыновить нашего ребенка. Но мы неохотно идем на такой шаг. Вы понимаете… Все это очень сложно…

— Значит, мне не разрешат взять мальчика домой… сейчас? — сделала вывод Катя.

Заведующая положила себе в чашку две ложки сахара и стала помешивать.

— Терпение, Катерина Ивановна, и еще раз терпение, — неопределенно ответила она. — Посудите сами: у мальчика слабое сердце. Любая ситуация способна спровоцировать рецидив. Это просто чудо, что он вообще выжил, когда появился на свет. Конечно, благодарить надо профессора Цвигура. Он делает уникальные операции. И лично я вам советую, как врач, повторно оперироваться только у него.

— Это необходимо? — пересохшими вдруг губами прошептала Катя.

Заведующая деловито кивнула, разрезала булочку и положила туда сыр и, секунду помедлив, ветчину.

— Это обязательно. Недавно его смотрел кардиолог из Москвы и сделал такое заключение. Операция безумно дорогая, к тому же после Цвигура вряд ли кто-то за это возьмется.

Заведующая откусила от булочки и глазами напомнила гостье про чай.

Катя не могла думать про еду. Первый же кусок обречен застрять у нее в горле. Она сидела, прямая как статуя, и не сводила глаз с Ирины Львовны. Та, тщательно прожевав, спокойно продолжала:

— Так что пусть все идет, как мы договорились: вы спокойно работаете, делаете свои дела, готовитесь к отъезду, навещаете мальчика. Он привыкнет к вам, как к любой няне, и для него тогда не станет стрессом перелет в Америку с вами… А после операции вы будете всегда с ним рядом, и тогда уж он про нас не вспомнит, а будет знать только вас.

Заведующая мягко улыбнулась и подвинула Кате чашку:

— А вот если вы, голубушка, будете продолжать так волноваться по каждому поводу, боюсь, у вас не хватит сил вырастить сына…

Катя попыталась ответить заведующей улыбкой и даже приняла из ее рук чашку с остывшим чаем.